Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

ходатайств, тогда как при ликвидации правительства всё это можно будет взвалить на ликвидационную комиссию по делам южнорусского правительства. Нератов к этой практической стороне вопроса отнёсся с большим вниманием, чем к моим международно-правовым соображениям о невозможности рассчитывать на то, что союзники пожелают отнестись к Врангелю так же, как они в своё время отнеслись к Бельгии и Сербии.

Приведённый мною практический аргумент в сочетании с полученным категорическим отказом французов приравнять врангелевское правительство к сербскому и бельгийскому решили вопрос о его ликвидации в той форме, какую я сразу же подсказывал Нератову. Последнему показалось сначала невероятным, чтобы антибольшевистское движение могло существовать без правительства, хотя бы фиктивного. С другой стороны, он не без основания опасался нажима в этом направлении со стороны самого Врангеля.

«Русская армия» в Константинополе

Между тем в посольстве закипела работа по приёму нежданных гостей из Крыма. Были мобилизованы все чины посольства. Н.П. Якимов был приглашён на совещание к Нератову касательно размещения в Константинополе возможно большего числа людей. В то же время по всему городу, как пишут корреспонденты, «с быстротой молнии» разнеслась весть об эвакуации, и все те (а таких было бесконечно много), у кого были родные в Крыму, бросились в посольство, хотя мы тоже ничего ещё не знали, кроме самого факта.

Вечером пришла первая телеграмма от Струве. Она была адресована на имя Нератова и имела помету «Срочно, секретно, в собственные руки». Содержание её было таково: Струве, узнав о начавшейся эвакуации, сообщал Нератову, что абсолютная неподготовленность как русского посольства, так и французского правительства к этой катастрофической новости заставила последнее высказать предположение об измене. Так телеграфировал министр иностранных дел врангелевского правительства, находившийся, как этого и надо было ожидать от дипломата-дилетанта в момент краха в Париже. Так думало французское правительство о Врангеле, которого оно совсем недавно признало в торжественной и официальной форме как преемника России — царской и Временного правительства…

Надо пояснить, что основанием для этого совершенно чудовищного предположения об измене со стороны Врангеля и эвакуации по тайному соглашению с Советами послужила радиограмма злосчастного графа де Мартеля, который, как я отметил выше, за несколько часов до решения об эвакуации дал самую оптимистическую характеристику военного положения Врангеля. Французы были сбиты с толку этой радиограммой и последующим внезапным известием об эвакуации. Не сомневаюсь, что и наши парижские дипломаты — Гирс, Маклаков и сам Струве — говорили французам заведомые небылицы о врангелевской армии, её ожидаемых успехах и близком падении большевиков в России.

Эти панегирики были созвучны оптимизму Мартеля. Отсюда вывод: эвакуация — значит, измена! Можно себе представить, с каким трепетом Нератов сообщил об этой телеграмме Врангелю после его приезда! Струве требовал немедленного и пространного объяснения решения об эвакуации, а что мог сказать Нератов, которого Врангель обманул так же, как и всё гражданское правительство? Всё, что ему оставалось делать, — это ждать приезда Врангеля.

Первым прибыл из Севастополя на миноносце Кривошеин с семьёй и несколькими чиновниками, среди которых был и И.И. Тхоржевский, ещё так недавно торжественно управлявший врангелевским Советом министров. Мне довелось увидеть Кривошеина, когда он сразу же по приезде отправился в посольство. На него было страшно смотреть, его обычный нервный тик на лице со шрамом от дуэли в студенческие времена, когда он ещё учился в Юрьевском университете, превратился в ежесекундное передёргивание всего лица. Он не мог спокойно произнести ни слова — как только он начинал говорить, на лице появлялись красные пятна, и только привычка к сдержанности и самообладанию не позволяла ему впасть в истерику.

Нератов взял его под руку, и они долго ходили, не говоря ни слова, по обширной передней посольства, на виду у персонала. Передо мной ещё стоял образ Кривошеина четыре дня тому назад, когда он приходил прощаться с Ивановым на пароход «Великий князь Константин». Тогда он был спокоен, без малейших признаков тревоги. Теперь это был человек, сражённый ударом судьбы. Только теперь стало видно, как Кривошеин верил во Врангеля и как безжалостно тот его обманул, не посвятив в свои планы эвакуации. Оба — и Нератов, и Кривошеин — были до такой степени взволнованны, что нескоро догадались уйти из вестибюля в кабинет Нератова, где Кривошеин провёл несколько часов, передавая свои впечатления и делясь своими мыслями с Нератовым.

Вид врангелевского премьер-министра был до такой степени трагичен, что было ясно: он не только был совершенно неподготовлен к эвакуации, но и воспринял решение главнокомандующего как личную обиду. Он говорил своим друзьям, что никогда не простит этого Врангелю, и в приступе бешенства дал главнокомандующему жестокое прозвище «генерал Вральман». Значительно позже в нашем парижском посольстве Кривошеин в моём присутствии, разговаривая с Нольде, сказал ему, что его сердце никуда не годится от «стольких пережитых драматических событий». Это была не пустая фраза, и скорая преждевременная смерть Кривошеина доказала правдивость его слов.

После приезда Кривошеина прошло некоторое время, ибо суда с эвакуирующимися из Севастополя шли медленно. Часы в ожидании гостей мчались, однако, с невероятной быстротой. Не только русские в Константинополе, но и вся прежняя византийская столица ожидала приезда «русской армии». Почти все служащие посольства, за исключением Нератова и Ону, находившихся в это время внизу, стояли на самом верхнем балконе здания и наблюдали, как длинная вереница врангелевских судов гуськом, одно за другим входила в Золотой Рог.

«Русский флот входит в Босфор», — сказал я, и у всех у нас на глаза навернулись слёзы при виде этого незабываемого исторического зрелища. Так трагически кончилась последняя война с Турцией, слившаяся с мировой войной, и то, что должно было стать апогеем русского военного могущества и победы, — вход наших военных судов в Босфор — стало теперь завершением русского поражения. Вскоре русский флаг был признан союзными властями неуместным в Константинополе, что было обещано нам в 1915 г., и над нашим Черноморским флотом взвился французский.

В мою задачу не входит описывать, что сталось с дипломатическим ведомством после падения Врангеля. Когда после нескольких дней пребывания на пароходе чины севастопольского Министерства иностранных дел появились в посольстве, весьма грязные, обросшие если не бородой, то густой щетиной, невольно сконфуженные и, по существу, все глубоко потрясённые, трудно было поверить, что менее десяти дней тому назад они собирались упразднить большую часть нашего дипломатического корпуса за границей. Было объявлено о ликвидации южнорусского правительства. Кривошеин и Врангель оба согласились с этим. Эта ликвидация коснулась прежде всего центрального управления иностранных дел. Таким образом, не только не удался план Врангеля касательно упразднения дипломатического