Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

– Боже мой! Какой он крошечный! – сказала я.

– Да, я его не доносила… Я лучше расскажу вам все по порядку. Я вышла замуж перед самой революцией. После свадьбы муж уехал на Персидский фронт, а я осталась у дяди с Верой и Любой в Александрополе. Жили мы в крепости в казенной квартире. После революции солдаты буйными толпами ходили по крепости, ругались, показывая на дома, в которых жили офицерские семьи, и кричали: «Буржуи, вот погодите! Скоро всех перережем!» Я говорила Вере, что нужно уехать в Тифлис к дяде. Но им все было жалко бросать насиженное место… Отъезд все откладывался. Потом я получила от мужа письмо, тоже очень тревожное. Солдаты не слушаются… Приказания офицеров не исполняют… Устраивают митинги и грозят «перебить» всех офицеров, если их немедленно не распустят «по домам». Я написала мужу, что еду к нему. Умирать – так вместе! Сначала мы жили довольно сносно даже. Конечно, я пряталась от солдат. Надела солдатские штаны и рубаху, почти не выходила из палатки. Скоро подошли и Сережа с Володей. Их батарея не пожелала оставаться в Персии, и все войска подходили к нашей стоянке, откуда дорога шла к морю. Туда все и устремились. Но чем дольше мы стояли на этом месте, тем все кругом становилось хуже и тревожнее. Лагерь разделился надвое: в одном офицеры и меньшая часть солдат стояли за поддержание Добровольческой армии. Другая часть, тоже с офицерами, стояла за то, чтобы немедленно идти домой или к большевикам. Лазутчики передавали, что в большевицком лагере солдаты говорят: «Перебьем всю офицерскую сволочь! Захватим пушки и пойдем к морю, а там и домой!» Муж меня уговаривал уехать в Тифлис к дяде. Мы уже знали, что Вера и Люба бежали из Александрополя, но мне жаль было расстаться с мужем. Я все оттягивала свой отъезд. Когда же решила ехать, то было уже поздно… У нас не было денег даже для меня одной на дорогу. И я осталась с мужем. В лагере был почти голод. Казенных денег больше не отпускали. Покупать хлеб и мясо было не на что. Солдаты обносились, оборвались, ходили грязные, заросшие волосами, голодные и злые. Решено было, что оставаться больше в Персии нельзя. Ждали только случая, чтобы без кровопролития захватить пушки и идти с ними к морю… И вот, в одну темную, бурную ночь наш лагерь снялся и под шум ветра и дождя двинулся к морю. Там, думали они, пароходы уже ждут нас… Я забыла еще вам сказать, что около трех недель тому назад в Добровольческую армию был послан офицер от наших сочувствующих ей офицеров и солдат с просьбой прислать в Ензели пароходы за пушками и людьми. И теперь думали, что пароходы уже должны быть на месте – в Ензели… Но за пушками следило много глаз не только с нашей стороны, но и из большевицкого лагеря. Последнюю ночь перед бегством дежурство по лагерю выпало на наших солдат и офицеров. Ночь была бурная… Дождь лил как из ведра. Ветер чуть не срывал палатки. Раскаты грома заглушали всякий шум. Все это было нам на пользу… И, как только лагерь затих и заснул, офицеры разбудили сочувствующих солдат, запрягли лошадей в пушки и двуколки, нагрузили их и выступили, не теряя ни минуты. Все делалось молча. Избегали малейшего шума. Всех наших раненых солдат вынесли и положили на двуколки. Остальные шли пешком. Шум бури и дождя был нашим главным помощником… Только к утру в лагере у коммунистов узнали о нашем бегстве. Они тоже снялись и пошли по нашим следам. Сначала только по ночам они нападали на нас. Хотя их было в несколько раз больше, чем нас, но они опасались нападать на нас открыто. Ограничивались только стрельбой издали. Всего убили двоих и одного ранили. Мы всю ночь и весь следующий день шли. Я очень устала. Ноги опухли, а солдатские сапоги мне растерли ноги. На другой день я совсем уже не могла идти. Муж пробовал сажать меня на зарядный ящик. Но я не могла и пяти минут просидеть на нем. Лучше всего было идти пешком. Меня поддерживали с одной стороны муж, с другой Володя или Сережа – по очереди. Дорога была ужасная! Лошади, отощавшие от голода, едва тащили пушки. Поминутно они останавливались, хватали сухую, колючую траву, росшую по бокам дороги, и ели ее. Да и солдаты тоже выбились из сил без еды, отдыха и сна. Но садиться боялись! Боялись заснуть. Боялись и нападений преследующих нас коммунистов. Был с нами и доктор. Да как-то ночью не выдержал и сбежал. Не то обратно в Персию, не то к коммунистам. Я так страдала, что часто думала, что лучше умереть где-нибудь в канаве под кустами, чем идти дальше хотя бы только еще несколько шагов. Я просила мужа оставить меня одну на дороге… Но меня вели все дальше и дальше. Теперь коммунисты преследовали нас и днем, и ночью, и мы почти без отдыха и еды шли и шли… Старались скорее дойти до моря. Наконец, за два дня до моря, я совершенно уже лишилась сил от боли. Муж был в полном отчаянии. Хотел даже нести меня на руках… Но я чувствовала, что пришел мой конец, что я умираю… Батарея остановилась. Я легла на землю под пушку в страшных страданиях. Ребенок родился. Муж сам принял его. Пуповину перерезал перочинным ножом… Ребенка завернули в мою юбку, которая была в двуколке. Сережа взял на руки ребенка. Муж – меня… И батарея тронулась дальше. Но разве можно по таким дорогам, да с такой ношей, идти долго? Мы сразу отстали от батареи. Я легла на землю, а муж сел, чтобы отдохнуть немного. Вдруг слышим шаги и громкие голоса совсем близко. Я вскочила, муж тоже, и чуть не бегом бросились догонять батарею. Я до крови искусала свои руки, чтобы не кричать от боли…

Когда мы наконец добрались до моря, там стояли три парохода. Погода была тихая и теплая… Но к следующему утру подул ветер и быстро погнал мелкую, с белыми гребешками волну. Когда мы дошли до берега, началась немедленная и спешная погрузка пушек и зарядных ящиков, лошадей и мулов. Работали все. Офицеры работали наравне с солдатами. Сначала пушку приходилось нагружать на лодку. Потом ее везли к пароходу. Волны заливали лодку, били ее о борт