Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

парохода, каждую минуту грозя смыть пушку или зарядный ящик в море. Солдаты и офицеры по колено в воде удерживали руками этот тяжелый груз, все время рискуя быть раздавленными пушками. Когда все и всех наконец погрузили на пароход, то и солдаты, и офицеры падали от усталости где попало и немедленно засыпали мертвым сном… Пока грузились, я отдыхала на пароходе в каюте. Муж хотел, чтобы всем им ехать вместе на одном пароходе. Стали искать Сережу, но его нигде не было. Оказалось, что он был на другом пароходе. Пошли к нему. Он спал на палубе вместе с солдатами. Сколько ни будили его, не могли разбудить. Решили тогда всем перейти на Сережин пароход, чтобы быть всем вместе. Так и сделали. К вечеру разыгралась настоящая буря. Пароходы поспешили уйти подальше от берега в море. Как только покончили с погрузкой, я попрощалась, села в лодку, и перс повез меня на берег. На берегу я села на песок и стала смотреть, как уходили пароходы. Точно три черных гроба, казалось мне… Ни флага, ни трубы, ни дыма не было видно… Они ныряли в волнах, точно черные ящики… Солнце давно зашло. Волны доходили до моих ног. Ребенок, вероятно, плакал, но я ничего не замечала и не слышала. Все смотрела туда, куда уходили черные пароходы… Их самих я уже не видела. Но все ждала, чтобы хоть на миг еще показалась черная полоска, в которую они обратились на расстоянии…

Безумная тоска сжала сердце… И раскаяние – почему я не поехала вместе с ними! Почему я осталась здесь и сижу одна на берегу?! А он – мой муж! Он уезжает от меня все дальше и дальше!.. Я готова была броситься в море вместе с ребенком. И вдруг я увидела перед собой двух солдат. Они подошли. Остановились в нескольких шагах от меня и стали рассматривать меня с видом голодных зверей… В ужасе я вскочила с песка и пошла к городу, но они загородили мне дорогу. Один из них грубо спросил: «Чего ты тут делаешь?» И все приближались… Вид у них был страшнее всякого бандита. Рубахи расстегнуты, волосы длинные, взлохмаченные, грязные, щеки небритые. Через одно плечо пулеметная лента, а через другое винтовка. «Чего ты тут делаешь? Провожала пароход?» – снова спросил солдат, оглядывая меня. «Конец! Смерть!» – подумала я. Я забыла, что за нами шли наши враги-коммунисты. И вот теперь они выместят на мне всю свою звериную злобу… Я все еще была в штанах и солдатских сапогах и держала на руках ребенка, завернутого в юбку. Один из солдат обошел меня кругом, точно осматривая меня… И вдруг поднес кулак к моему лицу: «Ух!.. Стерва, – со злобой плюнул он. – Вишь!.. Щенка только что родила!» – сказал он, показывая на мою одежду, мокрую от крови и морской воды… Должно быть, вид у меня был ужасный, если даже эти люди-звери не набросились сразу на меня. Солдат постарше стал рассматривать меня, точно примеривался, с какой стороны легче и удобнее наброситься на жертву. Потом опять сплюнул… «Щенка-то в воду бы!» – сказал он как бы про себя. Другой солдат протянул руку, чтобы взять моего ребенка… Я в ужасе отскочила от них: «Убийцы! Убийцы вы!..» – закричала я и побежала. Вдали из ущелья, из которого мы сами пришли, выходили еще солдаты. Я бежала к городу, сколько было у меня сил! И, когда добежала до первого жилья, открыла калитку в глиняной стене, перешагнула порог и упала… Когда я пришла в себя, надо мной стояла персиянка, не зная, что делать со мной. Четыре дня пролежала я у этих добрых людей. Они кормили меня, смотрели за моим ребенком. Они не говорили ни слова по-русски. Я столько же по-персидски. Я старалась объяснить им, что у меня нет денег и что я не могу заплатить за их хлеб и уход за мной… Но они только и говорили: «якши, якши» или «йок»! Через четыре дня пришел пароход. Мои спасители дали мне чадру, лепешек и отвезли меня на него. Я закрылась чадрой, чтобы не видели, что я русская. Все эти дни, что я лежала, слышно было пение, русская ругань и стрельба. Весь город был разграблен. На пароходе я сказала, что у меня нет денег… Пассажиры очень сочувственно отнеслись ко мне и к моему ребенку. Дали мне белье и вот это платье (на ней было черное платье). Одна из дам привезла меня в эту гостиницу. И вот все, что у меня теперь есть, – это мой сын да моя измученная душа! – она упала на кровать и вся тряслась от рыданий. – Помогите мне пережить несколько дней, пока дядя Павел пришлет деньги, и я уеду в Тифлис. Мы с мужем условились, что он будет писать мне по адресу дяди. А как только доедет до Петровска, то пришлет телеграмму. Я думаю, что там уже должна быть для меня телеграмма от него.

– Нюра, вам здесь оставаться нельзя. Хозяин говорит, что жильцы жалуются, что ребенок плачет и не дает никому спать. Я сейчас поеду к моим друзьям и попрошу их приютить вас у себя. Они живут вдвоем, в собственном доме, и будут смотреть за вашим ребенком, как за родным внуком. Они дадут вам отдохнуть и поправиться перед дорогой в Тифлис. Я бы с удовольствием взяла вас к себе. Но я сама живу у родственников мужа. Для вашего ребенка я постараюсь достать все, что нужно. У моей невестки четверо детей. Я думаю, что она найдет все нужное. А вы не плачьте и ждите меня. Все устроится хорошо!.. Вы кормите вашего сына сами?

– Нет, у меня нет молока!

Я поехала к отцу Нины и все им рассказала.

– Иван Яковлевич, драмы не кончаются, а продолжаются! – сказала я на его удивление по поводу того, что пережила и перетерпела эта молодая женщина…

– Господи боже ты мой! Вот ведь какое несчастие! А я только что читал, что за эти дни на море была страшная буря и что погибло несколько пароходов! Дай бог, чтобы это были не те пароходы, на которых ехали сыновья отца Павла и ее муж!.. Вези, вези ее к нам!.. А я пойду в подвал, найду ванночку. Поди, ребенок-то не купанный от рождения! – озабоченно сказал Иван Яковлевич и заспешил, нашел ключ от подвала и сейчас же деловым голосом сказал Марье Яковлевне: – Грей воду! Да посмотри в сундуках, нет ли чего-нибудь оставшегося от детей, чтобы завернуть младенца