Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

– Да, я знаю Тину Дмитриевну очень хорошо.

– Можете ли вы поручиться за нее?

– Да, я ручаюсь!..

– Есть у вас недвижимая собственность?

– Да! Дом на Анастасьевской улице.

Допрос был кончен. Григорьянцу дали подписать бумагу, и мы вышли из места пыток и бессильной злобы. Я прожила у Григорьянцев четыре дня, и меня оттуда опять вызвали в охранку. Но на этот раз допрашивал кто-то другой. Он сразу сказал мне, что я могу получить мои деньги из банка и выехать из Тифлиса. Я поблагодарила моих спасителей и уехала в Батум.

* * *

– Подходит осень. Начнутся опять дожди, и жить в вашем сарайчике станет совсем невозможно, – сказала я хозяйке.

– Сходите к соседям! У них дом большой, а семья, видать, маленькая. Они беженцы откуда-то из России.

Я пошла. Дом, правда, большой, двухэтажный. Стоял он в глубине двора. Верхний этаж обнесен стеклянной галереей. Нижняя галерея без стекол, но вся обвита виноградом. Я поднялась на второй этаж и постучала в стеклянную дверь. На мой стук вышла какая-то женщина. Высокого роста, костистая, с большими красными руками. На ней было ситцевое платье и грязный мокрый фартук. На ногах – мужские башмаки. Седые волосы растрепаны, длинное некрасивое лицо в морщинах, глаза бесцветные, усталые.

– Могу я видеть г-жу Григорьеву? – спрашиваю я женщину.

– Я Григорьева и буду. Входите. – Мы вошли в чистенькую гостиную и сели. Она спрятала свои большие красные руки под фартук и, как бы извиняясь, сказала:

– Я стираю сегодня белье. Да и не только сегодня! Всегда помаленьку подстирываю, каждый день, чтобы не накапливалось много. Семья-то хотя и небольшая, но для Ниночки нужно иметь свежее всегда. Она – моя единственная дочь. Мы ее с самого рождения избаловали, она у нас одна девочка в семье… И всякое ее желание исполнялось всеми. У меня есть еще два сына… Вернее, были до революции… Тоже хорошие мальчики. Учились в Московском университете. Но после революции пошли в Добровольческую армию и теперь там воюют против коммунистов, – она тяжело вздохнула, и ее усталые глаза блеснули слезой. – Давно уже нет писем от них.

– Мама, с кем ты разговариваешь? – входя в комнату, спросила молодая девушка.

– Вот и моя Нина! – сказала мать, с любовью смотря на вошедшую. Дочь была такая же некрасивая, как и мать. Очень худая, плоская, со светлыми жиденькими волосами, завитыми в «кудельки», губы тряпочками.

– Вот она обожает Кавказ и кавказцев! За год до войны мы всей семьей были на Кавказе. Ниночку так все очаровало здесь, что она не хотела и уезжать отсюда! И всегда только и мечтала о Кавказе и кавказцах… После революции, когда стало невозможно жить в Екатеринодаре (мой муж там был начальником почты), то мы продали дом и уехали сюда. Наш дом был один из лучших в городе. Его у нас купил богатый еврей. А на эти деньги мы купили вот этот домишко да за Чорохом землю с садом. Был там и домик, да турки растаскали дерево, вынули двери и окна. Теперь я там хочу выстроить дачу. А, может быть, и не для чего строить-то… Сыновья – неизвестно где. И муж тоже собирается ехать к ним. Не может сидеть без дела! «Поеду, – говорит, – найду их и буду вместе драться против большевиков!»

– Зато я, мама, нашла мужа-грузина!..

– Вы вышли замуж за грузина?

– Мой Коля с первого разу, как только увидел меня, влюбился и сделал мне предложение. И мы сейчас повенчались. – В полчаса они рассказали мне историю всей семьи.

– А я пришла к вам спросить, нет ли у вас свободной квартиры или комнаты?..

– У нас нету. Но у наших нижних квартирантов, кажется, есть свободная комната или две…

– Спасибо. Я пойду посмотрю.

– Заходите к нам. Будем знакомы. Вы ведь тоже вроде беженка, как и мы, – сказала Григорьева.

Я стала спускаться с лестницы. Навстречу мне поднимался какой-то молодой человек.

– Коля, покажи квартиру Брагиных. Это мой муж! Позвольте вас познакомить, – сказала Нина.

Коля был совсем еще молодой человек, одетый подчеркнуто франтовато. Он довел меня до квартиры Брагиных, очень галантно раскланялся со мной и ушел. Брагины были дома. Я вошла на галерею, постучала в стеклянную дверь. В комнате горел свет. На кровати лежал мужчина и играл на гитаре. На стуле сидела бледная и худая женщина, вытянув ноги и скрестив руки на груди. Я еще раз постучала. Женщина, не меняя позы, повернула голову к дверям и, увидев меня, что-то сказала мужчине. Он перестал бренчать на гитаре, но позы своей не изменил, только повернул голову в мою сторону. Увидев незнакомое лицо, он встал, повесил гитару на стену, подошел к дверям и спросил, что мне нужно.

– Мне сказали, что у вас сдаются комнаты?..

– Вот здесь! – выходя из комнаты, сказал он. – Нравится – берите. Дешево отдадим! Все равно никто в них не живет! – сказал он каким-то обиженным тоном.

Он был страшно худой и высокий. Руки длинные, худые, точно сухие палки. Ноги тонкие и длинные, лицо тоже длинное, худое…

– Вы откуда? – спросил он меня.

– Из Баку! А вы тоже приезжий? – спросила я его.

– Тоже беженец. Но только не такой, как вы! Я приехал из Петрограда в начале войны, вот и живу здесь с тех пор.

– Бежали от войны?..

– Нет, не от войны. А от кошмара, в котором я много лет жил там…

Мы вышли опять на галерею.

– Решим так: если я сейчас ничего не найду более подходящего, то вернусь к вам и возьму вашу комнату. Согласны?..

– Как хотите!.. Долго в ней все равно не проживете.

– Ну, вот всегда так! Другой бы хвалил!.. А он рассказывает: сырая да темная!.. Живем же мы!.. – добавила женщина.

– Да что у них самих глаз нету?.. Тебе бы только деньги получать за эту тюрьму… Она здесь в Батуме лихорадку схватила и все болеет. Тут за домом сейчас же болото!..

– Я хворая не от малярии! Я месяц тому назад родила двойню! И вот с тех пор никак не могу поправиться. А дети померли!.. Молока в грудях не было. Они и померли от голода… Оба были мальчики. В больнице-то тоже не хватало молока. Доктор сказал, чтобы одного ребенка муж взял домой. Этот умер на другой же день… Я думаю, что он его совсем не кормил, – с укором сказала женщина и посмотрела на мужа. – Он