Алкиной - Роман Львович Шмараков

тревоге слушая, не прекратился ли мужний храп. Наконец она отпирает дверь и вталкивает возлюбленного в какую-то каморку, прикрыв его одеялом и наказав сидеть тихо, и едва успевает кончить с этим к той минуте, как разбуженный муж, спускаясь с плошкой в руке, спрашивает, что тут такое и что она делает в этот час у дверей. Жена, врасплох застигнутая, наскоро сшивает несколько обманов в одно правдоподобие, но муж, проницательный от ревности, черпая уверенность не в ее словах, но в ее смущении, убеждается, что она только что рассталась с любовником, осыпав бессчетными поцелуями и наградив милыми прозвищами того, кто их дом только что обесчестил. Отталкивает он жену, думая позже с нею расчесться, и выскакивает на улицу, чтоб поймать убегающего, она же, хотя и знает, что там разбойники, не может его предупредить, не выдав того, кто ей об этом сказал. Лев, спокойно лежавший на прежнем месте, подымается навстречу обманутому мужу и одним ударом кончает со всеми его намерениями, так что женщина в одночасье лишается и мужа, на улице убитого, и любовника, испускающего дух в залитом кровью чулане, вместе со своим благополучием и добрым именем.

Поутру переполошился весь город, открыв, сколько зла сотворили звери. Все попрятались по домам, а кого настоятельная надобность гнала на улицу, тот слезно прощался с домашними. Наконец вызвавшиеся охотники окружили и убили льва, а из медведей одного нашли спящим на чьем-то огороде, а другого отмахивающимся от собак близ городской стены. Пойманных тащили обратно в клетки; в убитых зверей мальчишки издали бросали камни и втроем разверзали тяжелую пасть, заглядывая с пугливым любопытством. Там и сям плакали над зарезанной лошадью или оглядывали проломленный забор. Сторож охал, оплакивая свои потери, в унылом ожидании, казнят ли его городские власти или прибьет прогневленный народ. Казалось, все вошло в прежний порядок, но тут жесточе прежнего возмутили сердца людям, не предвидевшим нового зла, проходившие через город пятеро слепых, пробавлявшихся подаяньем. Растревоженные, как осиное гнездо, они вились вокруг какого-то зрячего горожанина, хватая его за руку с просьбою, чтоб тотчас вел их к отцам города, ибо у них есть дело особой важности. Приведенные в городской совет, они принялись вопить все разом. Им велели замолчать и рассказывать по очереди. Тогда старший поведал, что напал на них среди города зверь, какого они прежде не видали, и почему они, встретив его, доныне живы, одному Богу ведомо. На вопрос, каков был тот зверь, слепой отвечал, что тот, скача мимо, издал страшный рык, ни на что не похожий. Потом начал второй и рассказал, что зверь был так близко, что он почуял на своем лице горячее и зловонное его дыхание. Третий сказал, что зверь махнул по его лицу своими железными когтями, так что оно поныне кровоточит. На щеке его, в самом деле, были свежие борозды, словно от когтей. Четвертый сказал, что, когда зверь скакал мимо, он, вытянув руку, коснулся его срамного уда и что тот был напряженный, узловатый и такой толщины, что удивительно. Последний сказал, что, протянув руку, дотронулся до его шерсти и что она была колючей и жесткой, словно железная проволока.

Новость разлетелась и поразила город, едва опомнившийся. Все сочли львов и медведей малым злом, нынешнее же бедствие – таким, от какого и Геракл бы их не избавил. Одни пустились в кутежи, уверенные, что зверь не минует их, когда истребит всех овец, собак и иную живность, и что лучше встретить смерть с друзьями за веселой чашей. Другие предались непривычным делам милосердия, готовые остановиться, едва дойдет до них весть о новом успехе охотников. Иные, выждав, как отлучатся хозяева, забирались в дома и, разграбив и сокрушив все, бросали на видном месте клок-другой чьей-нибудь шерсти, чтобы и в этом грехе обвиняли зверя. Был между прочими один негодяй с крепкими челюстями, способный кусать и грызть мебель; его брали с собою на грабежи, давая из добычи особую долю. Многие со всем семейством уехали в деревню, чтобы переждать новое бедствие; иные продали бы и дом, когда бы нашелся покупатель. Между тем самого зверя никто не видел, но слепые в своих показаниях упорствовали, хоть им и грозили пыткою. Магистраты не знали, что делать. Сторож, на свое несчастье, вспомнился горожанам: кинулись к нему, вопрошая, что за пагубу он вез. Тот хотел было сказать, что все уже выловлено дочиста и ничего другого не было, но, видя над собою насупленные брови и занесенные кулаки, повернул речь по ветру и сказал, что это зверь необыкновенный, которого им не положено видеть, затем что он предназначен очам наместника, а если они, упаси Бог, чем-нибудь ему повредят, тогда лучше бы им бросить жилье и бежать подальше, ибо придет на них гнев, какого они не видели. Таковою находчивостью он, может, и спас свою голову, сделавшись в глазах горожан лицом священным, чем-то вроде Эола при ветрах, но весь город погрузил в еще горшее отчаянье, так как все увидели ясно, что чудесный этот зверь не прежде доедет до наместника, чем сожрет их самих со всем, что у них есть.

В это-то время мы и прибыли в город, как флейтисты на похороны. Городской совет принял Филаммона со скорбным почтеньем и довел до него, что у Пиерид нет друзей лучше дорилейцев, но обстоятельства таковы, что никто не расположен выйти из дверей, чтобы слушать речи и забываться под влиянием искусства. Выслушав магистратов, Филаммон спросил, правильно ли он понял, что зверя видели лишь пятеро слепых, но весь город так угнетен его присутствием, что ни в чем больше нет единодушия, но всякий делает то, что кажется ему правильным, и спасается на свой лад, забыв о ближних. Магистраты подтвердили, что так оно и есть. Филаммон погрузился в раздумье; наконец чело его разгладилось, и он просил у магистратов, как великой милости, позволения выйти на площадь, дабы произнести перед гражданами речь о самопознании, прибавляя, что не даст им жалеть о согласии. Магистраты поколебались, но дали позволение. Созванные горожане неохотно шли на площадь, на каждом шагу озираясь. Слепые тоже переминались там, приведенные по распоряжению Филаммона. Ждали и мы, что беду одного города исцелит несчастье другого и что прервет Филаммон свое молчанье, дабы утешить удрученных горожан. Он вышел вперед и обратился к слепым с вопросом, подлинно ли они встретили такого зверя, какого описывают, и не шутят ли над честными горожанами. Слепые горячо клялись, что зверь был и что лучше бы им не