Алкиной - Роман Львович Шмараков

скверно, да еще на забаву одному». Когда же египтянин, смущенный, но упорствующий, принялся ходить вокруг призрака с заклинаниями, а тот все занимался своим делом, не внемля магу, Кассий оставил их и ушел, примолвив напоследок, что не раз видел такое в суде – как оратор читает речь по писаному, не справляясь с тем, что происходит вокруг, и объявляя: «Вот он с мольбою простирает руки к вашим коленам» или: «Этот несчастный обнимает своих детей», в то время как обвиняемый ничего подобного не делает: эту ребяческую скованность Кассий презирал и преследовал насмешками, где только мог».

На этом месте прервав Флоренция, я спрашиваю, нужно ли ждать чего-то еще или всякую невоздержную язвительность следует принимать как нечто чудесное. Он же отвечает мне, чтоб я имел терпение и дослушал до конца, и тогда все россказни о фессалийских проделках почту за ничто. Я продолжаю, отчего же тогда этого Кассия не хвалят на всех перекрестках и алтарей ему не возводят, как могучему божеству, но только в одной книге, неизвестно кем написанной, он окружен чудесами; Флоренций хочет мне отвечать, но досада ему речь перехватывает. Тут мы услыхали, как за дверью кричит прогневленный Ктесипп, обращаясь к слуге:

– Ты, позор Азии, вороний полдник, друг убийц, ловчий Плутона, – ты чем вздумал нас кормить? Посмотри на это, понюхай, не бойся: что это? Для того ли мы забрались с такими трудами в такую даль, чтобы ты потчевал нас сыром, более волосатым, чем его мать, и хлебом, на котором можно высечь надпись добродетельному родителю? Где ты взял их – отбил у нищего или получил от доброго гения в подарок при рождении? Полно скалиться: ты разве не знаешь, что мы в Апамее – первые чародеи и что нас лучше не сердить? Да, друг мой, те, кто обучался истинной речи у лучших наставников, могут больше, чем лучшие травы из тех, что срезаны медным серпом, и наговоры, от которых лопаются змеи, луна сходит в могилу, а мужчины перебираются в чужую постель. Но ты, похоже, не веришь: хочешь, я наделю тебя нестерпимым запахом, так что не только любая женщина с ноздрями, но даже сборщик налогов не захочет к тебе приблизиться? или превращу в старика, в мышь, в женский срам, в птичьи потроха с орехами? сделаю так, что ты, всем невидимый, будешь всю жизнь толкаться по этой корчме, не в силах найти выход? Короче, неси нам самое приличное, что у вас есть, да поживей: что, говоришь, медовые лепешки? так для кого же ты их бережешь?.. Думаешь, их надо подавать с дроздами и фасийским вином, так осталось дождаться, когда здесь объявятся дрозды и фасийское вино? ничего, это такая дорога, по которой можно ходить и в одиночку; или боишься, нечем будет угостить отца, когда он воротится с того света? успокойся, он насытится одним видом того, какой у него разумный и расторопный сын. Ступай же, я тебя умоляю, и расстарайся так, словно боги по великой твоей добродетели пришли в твой дом переночевать!

Слыша это, мы оба губы кусаем, чтоб не рассмеяться, ибо нам обоим хотелось сохранить серьезность для препирательств. Флоренций сказал, что вот мне прекрасное доказательство, какими кудесниками почитают нашу братью, и что я могу из этого делать выводы; я же отвечал, что из этого делаю один вывод, именно, что некоторыми вещами, как, например, ораторской славой, нельзя пользоваться подобающим образом, но можно лишь злоупотреблять. Флоренций же отвечал мне, что коли так, он не будет мне дочитывать, хотя я видел, что ему до смерти хочется, чтоб я все его любимые чудеса до конца услышал. Мы пререкались бы и дальше, но тут заглянул к нам Ктесипп сказать, что если мы не поспешим, ужин без нас кончится.

II

Благополучно добрались мы до города дорилейцев и застали его в такой скорби и бедствии, в каких о гостях не думают. Проходил этими краями человек, везший в Византий зверей для игр. Он остановился за воротами и сел рядом с занавешенными клетками поужинать. Шедший мимо пастух с овцами просил сторожа поделиться хлебом, а тот ничего ему не дал и прикрикнул, чтоб убирался. Тот ушел, но недалеко: усевшись в ближайшей лощине, дождался, когда сторож уснет под телегой, и подкрался, чтобы поживиться чем-нибудь из его добра. Впотьмах он откинул щеколды на клетках, бормоча себе под нос, где же у него сыр в тряпице. Звери проснулись на его причитанья. Они выскочили из клеток, убили пастуха; сонная стража не заметила, как они вошли в городские ворота и разбрелись по улицам.

Один человек, дождавшись ночи, пробирался к женщине, которая назначила ему свиданье, уверив, что муж ее беспробудно спит. В одном переулке вдруг загорелись перед ним глаза и раскрылись страшные зубы. Он не помнил, как оказался у себя дома и стоял, спиной припирая дверь, а рукой – сердце. Едва опомнившись, он задумался, что ему делать. Благоразумие советовало запереться накрепко и не выходить, пока не наступит утро и не разгласится опасность, на которую он, видимо, натолкнулся первым; но иные соображения толкали его к нежеланной храбрости. Он думал, что оскорбленная женщина не поверит ему, какими бы доводами он ни защищался, а с ее мужем были у него дела, включая торговые. Он опасался, как бы женщина, изобретательная на зло и раздраженная в самолюбии, не ожесточила против него мужа правдоподобными причинами и не довела до того, чтобы муж лишил его прибыли или подверг судебному преследованию. Приняв все это в соображение, он решился выйти снова. Дрожа и плача над собою, он счастливо подобрался к ее дому и уже поздравлял себя, словно моряк на твердом берегу, как лев, которому случилось залечь поблизости, скакнул из тьмы и разодрал ему плечо. Бедняк, еле вырвавшись из огромных когтей, принялся с мольбами колотить в дверь. Женщина, раздосадованная ожиданием, уже успела представить все неблаговидные причины и наказания, каким его подвергнет; тут ей слышатся вопли любовника внизу и стук в дверь, грозящий в любое мгновенье разбудить ее мужа. Она слетает вниз, разъяренная от страха, и громким шепотом вопрошает, не повредился ли он в уме от безудержного блуда, – а тот, понимая, что правдой себе не поможет, шепчет ей сквозь дверную щель, что разбойники едва его не убили, и просит пустить его ради Бога, ибо ему надобно перевязать раны. Он настаивает, прислушиваясь, не раздастся ли рядом львиный рев, она противится, в