Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 - Х. Д. Семина

– Один. Девочки и Митя остались в Тифлисе. Пока я жив, хочу чтобы они кончили зубоврачебную школу и получили дипломы. Живу я у соборного сторожа, а за еду работаю в ресторане. Веду отчетные книги. Стыдно другой раз проходить через ресторан. Публика, поди, думает, что священник ходит по ресторанам… А я ведь только прохожу через него. И обедаю в конторе, где работаю. Работаю я по двенадцати часов подряд. Да и лучше!.. По крайней мере, не думаю ни о чем. А вот как приду домой, лягу в постель, так все и встанет перед глазами… И нет сил отогнать видения. И нет сна… Встаю, хожу по комнате. Чтобы заглушить мысли, пою потихоньку молитвы… Другой раз так до рассвета и не могу заснуть…

– Отец Павел! Что же вас так мучает? Что случилось?!

– Горе великое! Непоправимое… Потерял я моих мальчиков!.. Володя и Сережа в бурю на Каспийском море потонули. И даже тела их не нашли, чтобы предать земле. Помните Нюру, племянницу мою, которая была у вас в Баку с ребенком? Ее муж тоже погиб вместе с моими детьми…

– Бедная! Где она теперь?

– Уехала к матери в Полтаву… Ребенок умер у нас вскоре после того, как она приехала из Баку. Потом я получил письмо от товарища Володи из Петровска. Он плыл вместе с ними, но на другом пароходе, и спасся чудом… Пароход, на котором спасся этот офицер, две недели носило по морю. Вернее, только кузов от парохода… Ни трубы, ни мачт, ни бортов, ни руля на нем уже не было. Спаслось на нем еще несколько солдат, которые находились в трюме. Когда море немного успокоилось, из Петровска послали искать пропавшие пароходы… Нашли из трех только один. Да и тот был обломком… Я был в госпитале и всех их видел и расспрашивал. Жуткую рассказали они картину. Вот как придет ночь, останусь один, так все и встанет перед глазами… Слышу страшный шум бешеных волн… Вой ветра… Скрип и стон старого парохода… И крики ужаса обреченных на гибель людей… Мой Володя и муж Нюры сначала сели на тот пароход, который спасся. Но Сережа оказался на другом. Володя пошел за ним, но нашел его спящим, никак не мог его разбудить и остался с ним… Потом и муж Нюры перешел к ним на свою погибель. Пароходы были очень старые. Грузили на них вещи всё тяжелые и громоздкие: пушки, зарядные ящики, патронные двуколки, лошадей, мулов… Люди были для такой работы неопытные, укрепляли груз как попало. Да и были все страшно уставшие переходами по персидским дорогам… Шли день и ночь без еды и отдыха… Как попали на палубу, так повалились и заснули, где стояли… Многие и проснуться не успели. Когда началась буря, веревки и цепи полопались. Пушки, зарядные ящики, лошади и люди, заливаемые водой, стали кататься по палубе, пока не выбили борта и не свалились в море. За ними туда же полетели зарядные ящики, с диким ржанием лошади и с криком ужаса люди…

«Солдаты и офицеры старались удержать, что возможно. Но новые волны смывали и их и все, что попадалось на пути. Темнота была кромешная. Фонари разбились. Другие залило водой. Отовсюду неслись крики и мольбы о помощи придавленных тяжестями и искалеченных. Но в следующую минуту гора воды смывала все, и крики замолкали… Никто никому не мог помочь… Все, кто еще мог найти что-нибудь устойчивое, привязывали себя, чтобы не быть унесенным в море. Все трещало, ухало и рушилось… Мачты, труба, капитанская будка – все разбивалось и уносилось в море. Люки нельзя было открыть, чтобы спуститься туда. И вдруг среди воя и шума что-то черное, страшное мелькнуло выше нашей палубы и куда-то провалилось… Мне почудился многоголосый крик смертельного ужаса. Это был остов какого-то из наших пароходов. Волны нагнали его на нас и перебросили через нашу палубу… Он камнем пошел ко дну. День настал еще страшнее, чем ночь. Наш пароход осел и почти не сопротивлялся бушевавшим волнам… Вода стояла на палубе так высоко, что я не замечал, как сильно ныряет пароход. Так продолжалось три дня и три ночи! Когда же стало немного тише и светлее, я увидел страшное зрелище разрушения… Вместо парохода была бесформенная громада, на которой не было ни мачт, ни трубы, ни капитанской будки, да и самого капитана не было… Мы двое с полковником были привязаны к основанию сломанной мачты и только благодаря этому не были смыты в море.

Полковник, все время заливаемый водой, не мог уже больше стоять на ногах… Теперь волны перекатывались через него. Скоро я заметил, что его тело билось о сваи и мои ноги… Но у меня не было сил отвязать веревку. Позже я нашел в кармане перочинный нож, перерезал веревку и освободился от его разбитого и изуродованного тела. Скоро волны его унесли. Я остался один со сломанной ногой и крепко притянутый мокрой веревкой к свае. Теперь я сидел по грудь в воде и ждал такой же участи, как и полковник. Я потерял всякое представление о времени… Иногда я открывал глаза и видел кругом только море. Потом меня стала мучить жажда… Палуба стала сухой. Больше ее не заливало. У меня кружилась голова и тошнило. Теперь я лежал на палубе. Сколько прошло дней и ночей, я не знаю… Потом пришли какие-то люди, взяли меня и унесли куда-то… Пришел я в себя в госпитале. Там я узнал, что оба наших парохода погибли. Остов того парохода, на котором я был найден, заметили рыбаки. Они дали знать в Петровск, и был выслан пароход. Меня нашли и привезли в госпиталь. Остов парохода привели в порт. В трюме его оказалось больше трупов, чем живых. Все они оказались в ужасном положении. Несколько человек сошли с ума. Другие были искалечены. Живые и мертвые валялись вместе без воды, без помощи, швыряемые из стороны в сторону по всему трюму! Все смешалось – ящики, винтовки, бочки с водой. Кровь, разбитые и разломанные человеческие кости и изорванные внутренности…»

Прошло три недели после бури. Рыбаки каждый день вылавливали разбухшие, изуродованные тела погибших. Хоронили в общих могилах на кладбище. Я приехал, расспросил рыбаков, где больше всего было похоронено тел. Нанял людей, разрыл могилы. Осмотрел каждого несчастного погибшего… Но своих сыновей не нашел. Две недели я ходил по берегу… Много верст исходил. С раннего утра и до поздней ночи я шел вдоль берега. Каждый кусочек дерева, плавающий в