Мозг обычного убийцы. Как хорошие люди становятся монстрами - Даниэль Загури

от нее темной энергией, словно собираясь взбеситься. Стоило ему почувствовать, что он становится «таким, как все», он бежал в церковь и плевал на распятие. Когда я своими вопросами отсылал его к чувствам, которые он якобы испытывал, он раздраженно отвечал: «Вы такой, как другие, вы ничего в этом не понимаете». Он занимался своего рода закаливанием: уничтожал в себе все зародыши человечности. Он избавлялся от всех противоречий, которые нас переполняют. То, как многие рассказывают о своих реакциях на видео с обезглавливанием, наводит на мысль о таком движении дегуманизации. Мало того, что подобные субъекты больше не испытывают ни малейших эмоций; это и есть цель, к которой они стремятся. Они «выше остального человечества».

Серийные убийцы

В модели, которую я описываю далее, я настаиваю на том, что безразличие преобладает над ненавистью в том, что касается выбора жертв, в связи с возвышением себя и овеществлением/расчеловечиванием другого в явлении, которое я назвал «нарциссическая оргия».

Я обращаю внимание на риск приравнять ее к садизму в психоаналитическом смысле. Однако, по моему мнению, субъект наслаждается не страданиями своих жертв, а своим собственным безразличием к их страданиям. Он получает удовольствие от того, что избавляется от всех тех эмоций, которые переполняют большинство людей и составляют нашу человечность. «Нарциссическая оргия» гораздо глубже по уровню насилия, чем садизм. Жестокость этих субъектов проявляется безгранично.

В конечном счете всегда существует связь между «Übermensch» и «Untermensch» – сверхчеловеком и недочеловеком – посредством демиургической идентификации. Субъект вырвался из человеческого состояния, и его жертвы были также извергнуты из него. Я присоединяюсь к тому, что написал психоаналитик Фети Бенслама о публичных казнях, практикуемых террористами и экстремистами[34]. В извращенном сознании убийцы обезглавлен не человек, а собака неверующего. Чем более казненный расчеловечен, превращен в вещь, в объект, тем более прославляется тот, кто избавил от него землю.

Участники геноцида

У совершающих геноцид обычных людей нет всемогущества. Субъект ставит свое расчеловечивание на службу общему делу во имя очищенного мира, избавленного от тех, кто его загрязняет. Зло, в котором они участвуют, становится общим благом.

Единственное, на чем мне хотелось бы акцентировать внимание, это на важности функционального разделения. Это облегчает совершение преступлений. Оно служит комфорту преступника и его эффективности. Это переходный и обратимый механизм. Именно поэтому его называют функциональным. Это отсекает любую связь между их собственными прежними ценностями, их личной историей и жертвами.

Сила этого механизма у террориста ошеломляет общественное мнение. Субъект может продолжать жить так, как будто ничего не произошло, не выдавая никакого беспокойства. Его психическая жизнь разделена на два разных режима. После террористического акта на канале новостей появится интервью с адвокатом, который скажет, что его подзащитный был мелким преступником, каких он знал великое множество; преподаватель заявит, что едва помнил его, настолько тот не выделялся из числа подростков, с которыми он имел дело; сосед будет настойчиво рассказывать, каким он был вежливым и скромным. Как понять, что человек, незадолго до того как убить, спокойно ест в закусочной бутерброд с индейкой? Не следует путать приведение в действие таких психических механизмов с простым двуличием. Они не обманывают свой мир круглосуточно. С одной стороны, они продолжают заниматься повседневными делам, с другой – продолжают подготовку своего преступного замысла.

Власть секты

С использованием термина «злоупотребление переносом» я описал отношения, которые складывались между некоторыми гуру секты и их последователями, а также между некоторыми мошенниками и их жертвами, недобросовестными психотерапевтами и их пациентами. Я отсылаю читателя к главе, которую посвятил как раз этому. Разумеется, было бы неправомерным упрощением сводить лишь к этой модели отношения радикализатора к радикализованному. Но тем не менее следует отметить, что эти индивидуумы обладают особым мастерством в выявлении психологических пустот и ожиданий. Они отслеживают их на протяжении всего их общения в социальных сетях. Если воспользоваться удачной формулировкой Фети Бенсламы, они являются наставниками в превращении идеала обиды в идеал ненависти. Можно возразить, что многие из них самоизолировались, но это значит забыть, что за пределами социальных сетей есть люди, стоящие на пьедестале знаний, идеализации и героизации.

Религиозные экстремисты

Их «типовой профиль» невозможно установить; с другой стороны, можно описать последовательность психических состояний, каждое из которых необходимо, но недостаточно. Это не простое совпадение предрасположенности и случая, а длинная цепочка процессов, которая определяет формирование судьбы террориста.

Базовые типы личностей разнообразны: от буйных психопатов, которые жаждут борьбы, вступают в Исламское государство*, как другие вступали в Иностранный легион, до очевидно нормальных подростков, если вообще можно говорить о нормальности в этом возрасте. Среди террористов, совершивших теракты 11 сентября 2001 года, было отмечено преобладание молодых мужчин с высшим образованием[35]. Подчеркивалось отсутствие у них патологии личности. Скорее, в экстремистском движении во Франции можно заметить более хрупких, более непредсказуемых и менее обнаруживаемых мелких головорезов. Их прежняя жизнь – это экзистенциальное фиаско, озлобленность, унижение, крушение идеала, отчаяние, безысходность, пустота, кризис идентичности. В стремлении к предполагаемому возвращению к историческим основам заключается привлекательность романтического героизма. Каким бы шокирующим это ни казалось, отправиться на джихад для них было чем-то вроде записи в интернациональную бригаду во время войны в Испании. Если мы не хотим быть обреченными на абсолютное непонимание, чтобы вновь ощутить изумление и ужас от того, что смысл этой жестокости, этого варварства, бесчеловечности ускользает от нас, необходимо приложить усилия, чтобы преодолеть отвращение. Следует осознать, что для этих субъектов все их существование устремляется к смыслу, идеалу, наслаждению, к полноте жизни, к прекращению мучений, к божественной морали, переворачивая страницу посредственного и порочного прошлого. Бесспорно, это усилие ниспровергает нас во вселенную, где доминирует порочность, но если мы не осознаем тех психических выгод, которые все это приносит, мы можем лишь постоянно повторять: «Как это ужасно!»

Именно эта «прежняя жизнь» будет принесена в жертву, отнесена к давно ушедшему прошлому, отмеченному позором. «Я была шлюхой», – скажет молодая женщина. «Я был безбожником. Я жил как неверный», – скажет молодой человек. Все они отрываются от своих семейных корней. Они перестают быть сыновьями или дочерьми своих родителей, чтобы стать братьями и сестрами в исламе. Это настоящее самопорождение, переворачивающее с ног на голову, а затем отрицающее порядок поколений. Именно встреча с божественным посредством ИГИЛ* поворачивает их к человеческой жизни, которую они планируют покинуть раньше тех, кто их породил. А тем временем они призывают своих родителей присоединиться к ним в истинной вере.

Отныне их персональная отдельная жизнь униженного, лишенного надежды молодого человека переплетается с исторической судьбой ислама. За обоих нужно отомстить. Но их потребность в мести покидает частную, глубоко личную, изолированную сферу