Мозг обычного убийцы. Как хорошие люди становятся монстрами - Даниэль Загури

полным бредом. Если бы для победы было достаточно убедительности, понадобились бы не психиатры, а «корректоры». В движении к отстраненности в игре находятся скорбь по вере, страдания и неразрешенные конфликты, которые та должна сдерживать и успокаивать. Если и не предоставить выход и сопровождение в неизбежно болезненном процессе, мало надежды на изменение страдающей психической сущности, лежащей в основе веры.

Об этом я уже упоминал раньше. Никто не обладает готовыми знаниями относительно «дерадикализации». Мы обучаем друг друга. Мы учимся, двигаясь вместе. Мы делимся своим опытом. Мы общаемся, исходя из наших профессиональных умений. Поэтому нет ничего неприличного в том, что молодой психолог или педагог не имеет практического опыта. Но, с другой стороны, он практически предоставлен самому себе, без наставничества, без надзора, без каких-либо указаний относительно своего положения. Требуется определенный опыт, чтобы перейти от ужаса гражданина к сопереживанию профессионала. Быть чутким – это не значит быть снисходительным. Это значит согласиться вступить в отношения с другим, кем бы он ни был, что бы он ни делал, уважая его человеческую часть. Молодого профессионала подстерегают две ловушки: враждебная дистанция, которая разрушает мосты, и, наоборот, сострадательная близость, которая разделяет то или иное идеологическое оправдание насилия, постоянно выдвигаемое радикализированными. Необходима определенная степень функционального расщепления, чтобы, взаимодействуя с невыносимым, оставаться самим собой, при этом отождествляя себя с другим.

Со своей позиции эксперта я стал свидетелем всех подобных ситуаций. Иногда работа, достающаяся группам по воспитанию и заботе в тюрьмах, выглядит удивительной, вызывающей своего рода мутацию. Я бываю потрясен, когда вижу, что террористу или кандидату в джихад не повезло оказаться в тюрьме без средств к существованию; также не повезло и нам: здесь несколько скудных временных интервалов заканчиваются заменой усталых воспитателей и, следовательно, отсутствием какого-либо наблюдения. «Как постелешь, так поспишь». Государственные власти, которые пренебрегали состоянием психиатрии и состоянием тюрем, поскольку оставались слепыми по отношению к катастрофической ситуации с экспертизой, резко просыпаются. Потребуется время, чтобы наверстать упущенное. Время на исходе.

Наконец, последний важный принцип, который возникает, касается психических проблем повторной индивидуализации, не говоря уже о возвращении к психической жизни от первого лица. Эти мужчины и женщины перешли от наглухо закрытого будущего к бесконечно открытому, от безымянного странствия к признанию мучеником. Тяжелее будет падение с Олимпа на землю. По какому пути мы их приглашаем двигаться? Речь идет об общем несчастье, о человеческом состоянии, если вспомнить выражение Фрейда, о том самом, от которого они хотели убежать, выбрав растворение в тоталитарной системе. Покинуть героический горизонт самопожертвования, чтобы снова стать теми, кем они были? Несомненно, чтобы это принять, им нужно будет обнаружить, что в них есть психическая жизнеспособность и ценность, которые заслуживают чего-то другого, кроме смерти, какой бы славной она ни была в их глазах.

Повторю: у отдельно взятого психиатра или психолога нет ключей к этому пути, с этим не поспоришь. Но утверждать, что их нет вообще, было бы абсурдом.

6. Творящие геноцид

Руанда

Меня пригласили для обследования нескольких мужчин, подозреваемых в причастности к геноциду в Руанде. В то время они занимали высокое положение среди народа хуту. Несмотря на все мои попытки вспомнить, они видятся мне одинаковыми и сливаются воедино. Задним числом мне очень трудно вспомнить хотя бы одну деталь, которая отличала бы каждого из них. Они приходят на экспертизу в костюмах и галстуках. Они вежливы и уважительны. В 1994 году они занимали важные посты в Руанде. Сегодня они являются мелкими служащими во Франции. Для большинства из них существует разрыв между начальным образованием и профессией, которой они занимаются сегодня. Они рассказывают о крайне тяжелом путешествии по Африке – из страны в страну, из одного лагеря беженцев в другой. Они были разлучены со своими семьями, иногда на несколько лет. Они избежали смерти во время бомбардировок своих лагерей. Иногда они укрывались в лесах, выживали, занимаясь собирательством. Их родители, братья и сестры пропали без вести или умерли. Они говорят об этом спокойно, отстраненно, никогда не выдвигая ни малейших претензий. Когда на это обращают их внимание, они цитируют руандийскую пословицу: «Слезы мужчины текут внутрь». Во Франции они наконец воссоединились с семьями после нескольких лет разлуки. Они устроились на небольшие должности. Их дипломы здесь недействительны. Некоторые из них продолжили учебу или прошли обучение во Франции. Они ведут обычную жизнь мелких служащих. Их дети получили образование и хорошо интегрировались во французское общество. Эти люди были заключены под стражу в ожидании суда.

Единственные эмоциональные моменты будут связаны с конкретным событием, с человеком, которого они знали, обстоятельства смерти которого возникают на расплывчатом фоне ужасов и массовых убийств, в которых они, согласно их утверждениям, не участвовали. Они говорят об этом в абстрактной манере, как о событии, которое принадлежит истории.

Каждый подробно описывает свою функцию, которую он выполнял, никогда не отказываясь от нее, не скатываясь в насилие.

Его обвиняют лишь потому, что победители были против его побега… его приняли за кого-то другого… те, кто совершал массовые убийства, не знали, как обосновать наличие оружия. «Эти были низведены до состояния животных», но это делали не они. Эти люди совсем не выходят из себя, не проявляют ярости или возмущения по поводу несправедливости своей судьбы; они заявляют, что невиновны в предъявленных им обвинениях. Самое большее, они отделываются фразами: «этого хотела эпоха», «сегодня этого не понять», «особенно людям из другой культуры», – как если бы речь шла о минувшей эпохе, логика которой сегодня не подвластна нашим ориентирам и все попытки ее понять заранее обречены на провал. Излагая по просьбе эксперта анализ исторического контекста геноцида, они исключают какие-либо личные действия. У них были друзья-тутси; они, кстати, спасли некоторых из них.

Здесь пересекаются несколько логик: это уже далекое прошлое; это особый геополитический контекст, непонятный тем, кто там не был; в любом случае, они не сыграли никакой роли в массовых убийствах.

Для психиатра невозможно пойти дальше, потому что этика эксперта тщательно отличает правду фактов от психологической правды. Если субъект формально отрицает какую-либо причастность к фактам, в которых его обвиняют, для него исключается анализ предполагаемого психоаффективного контекста, каким бы тяжелым ни было бремя. Психиатр не вправе определять, является ли версия исследуемого правдивой или ложной и в какой степени. Таким образом, содержание экспертизы будет сведено к минимуму: вывод об отсутствии каких-либо психических расстройств и восстановление истории болезни. Это разочаровывает. Хотелось бы помочь разрешить загадку превращения обычных людей в «лютых зверей» в данном историческом и геополитическом контексте; но можно только исключить психическое