Системный Творец - Александр Сорокин

Дорога назад казалась бесконечной. Каждый шаг отдавался болью в мышцах, каждый вздох обжигал лёгкие. Мы шли молча, погружённые в свои мысли. Даже обычно невозмутимый Брэнн хмуро молчал, прижимая к груди свёрток с добычей. Рагварт временами пошатывался, и Лиор молча подставлял ему плечо.

Чем ближе мы подходили к городским стенам, тем более гнетущей становилась атмосфера. Обычная неторопливая жизнь пригорода замерла. Поля, которые ещё утром были полны работниками, теперь пустовали. По дороге нам попадались люди, но они не шли, а бежали, с опаской оглядываясь в сторону, где должен быть лес. Их лица были бледны, глаза расширены страхом.

У ворот нас уже ждал усиленный караул. Стражники не просто пропускали людей, а в упор разглядывали каждого входящего, их руки не отпускали древки копий. Их обычно надменные лица теперь были напряжены до предела. Они молча пропустили наш отряд, но их взгляды, тяжёлые и подозрительные, провожали нас до самого поворота.

Город, обычно такой шумный и полный жизни, будто вымер. Окна в домах были закрыты ставнями, на улицах почти не было детей. Изредка мелькали фигуры горожан, спешащих по своим делам с озабоченными, строгими лицами. Воздух был наполнен не звуками рынка или кузнечных молотов, а тревожным, давящим гулом — гулом страха, который висел над городом тяжёлым, невидимым покрывалом.

Мы молча разошлись у главной площади. Эдварн бросил на нас короткий, усталый взгляд.

— Отдыхайте. И… Будьте готовы ко всему.

Больше ничего говорить было не нужно. Мы понимали друг друга без слов.

Я добрался до дома Орна, чувствуя, как ноги подкашиваются от усталости. Калитка скрипнула особенно громко в звенящей тишине. Двор был пуст. Я занёс свой драгоценный, лёгкий мешок в дом и буквально повалился на табурет у стола.

Орн сидел напротив. Он не спал. Его лицо в свете тусклой лампы казалось ещё более морщинистым и осунувшимся. Он молча смотрел на меня, и в его взгляде читалось не просто ожидание, а томительное знание. Он уже всё понял. Понял по моей застывшей в грязи одежде, по царапинам на руках, по тому, как я дышал — коротко и прерывисто.

— Тяжелый дозор? — тихо спросил он.

Я кивнул, не в силах сразу выговорить слова. Глоток воды из кувшина прочистил горло.

— Монстры… Их было много. Очень. — я начал с самого главного, сбивчиво, рассказывая о бое, о появившейся подмоге, о словах капитана Горста.

Орн слушал, не перебивая. Чем дольше я рассказывал, тем мрачнее становилось его лицо, а пальцы бессознательно теребили край стола. Когда я дошёл до части про уничтоженные порубочные отряды и прорванную границу, он закрыл глаза и тяжело, по-стариковски вздохнул.

— Великий лес проснулся. — прошептал он, и в его голосе звучала не просто тревога, а древний, первобытный ужас. — Я боялся этого. Все боялись этого…

— Что это значит, Орн? — спросил я, чувствуя, как холодный пот выступает на спине.

— Это значит, мальчик, что игры закончились. — старик открыл глаза, и они были полны неприкрытой печали. — Раньше это была борьба за территорию, но теперь… Теперь это борьба на выживание. Лес пошёл в наступление и он не остановится, пока не сметёт всех нас.

Его слова повисли в комнате, густые и тяжёлые, как похоронный звон. Я молчал, переваривая услышанное. Картина будущего, которую рисовало моё воображение, была мрачной и безысходной.

— Но я собрал кое-что. — вдруг вспомнил я, пытаясь найти хоть крупицу надежды и потянулся к мешку. — Мне не нужны были «ценные» материалы и я решил собрать вот это.

Я развязал верёвку и высыпал на стол содержимое мешка. Вернее, его видимую часть, ту, что я не стал отправлять в инвентарь. На грубые доски посыпалась куча щепы разной формы, размера, оттенка. Она покрыла собой половину стола, издавая лёгкий, смолистый аромат.

Орн уставился на эту кучу мусора с немым недоумением. Он посмотрел на щепу, потом на меня, потом снова на щепу.

— И… Это всё? — наконец выдавил он. — Весь твой улов? Вся твоя «доля»? Ты рисковал жизнью ради… Этого?

В его голосе звучало не осуждение, а горькое разочарование, будто я подтвердил его самые худшие опасения насчёт своей неадекватности.

Но я лишь улыбнулся, чувствуя странную уверенность.

— Это не просто щепа, Орн. Это начало. Начало всего, просто поверь мне.

Остаток дня мы провели в работе. Молчаливой, сосредоточенной, почти инстинктивной. Словно наши руки, не верящие в завтрашний день, пытались ухватиться за единственное, что им было знакомо и подконтрольно — за созидание. Я разложил свою добычу по углам, рассортировав её на грубую и мелкую, тёплую и холодную на ощупь. Орн сначала ворчал, что я засоряю его дом хламом, но потом, взяв в руки несколько особенно интересных на вид обломков, притих и задумался. Я видел, как в его глазах загорается тот самый огонёк — огонёк мастера, увидевшего новый материал.

Он вернулся к своему столу, к тому самому амулету, над которым работал несколько дней. Но теперь его движения были другими — более уверенными, быстрыми, даже яростными. Он не вырезал, а высекал форму, будто торопясь высказать какую-то важную мысль, пока не поздно. Нож в его руках пел свою металлическую песню, и стружки, тонкие и изящные, свивались в кудрявые кольца на полу.

Я наблюдал за ним, одновременно убираясь в доме, пытаясь привести в порядок инструменты и смахнуть следы вчерашней резьбы. В воздухе витал запах древесины, смешанный с запахом страха и неизвестности, пропитавшим стены.

И вот, когда за окном уже сгущались вечерние сумерки, окрашивая комнату в сизые тона, Орн отложил нож.

— Готово. — произнёс он тихо, и в его голосе прозвучала странная смесь гордости и горькой усталости.

Он протянул мне амулет в форме дубового листа с проработанными до мельчайших деталей прожилками. Но теперь он был закончен. Древесина, которую он использовал, была тёмной, почти чёрной, с красноватым отливом, и на её фоне резьба казалась ещё более искусной. Лист выглядел живым, будто вот-вот готовым дрогнуть от дуновения ветра. В его центре пульсировал слабый, тёплый свет — не яркий, а глубокий, будто исходящий из самой сердцевины дерева.

— Красиво. — выдохнул я, искренне впечатлённый. Мои пальцы сами потянулись прикоснуться к гладкой, отполированной поверхности. Она была тёплой, как живая кожа.

— Красота — не главное. — буркнул Орн, но было видно, что похвала ему