Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

– Так я готов ответить.

– Тогда выкладывай! Что тебе известно?

– Много чего, – сказал я, высвобождаясь из тисков. – Много…

И я медленно, стараясь не упустить ни одной детали, начал рассказывать ему обо всем, что я узнал и что понял… Он слушал меня молча, не перебивая. И потом проговорил:

– Да, Каин поторопился. Казнил Грача и оборвал все ниточки. А ведь мог бы все узнать – еще год назад. Мог бы все спокойно выяснить… Но он же спокойно не умеет. Вечно пенится, психует, марафетчик чертов.

– А ты разве знаешь Каина? – спросил я.

– Встречал пару раз. Встречался… Он сейчас на севере, в районе Енисейска. Ну и все время шумит. Воду мутит. Ведь он, понимаешь, не просто грабит, а как бы сводит счеты с советской властью. Родители его – из раскулаченных, из ссыльных… Ну и вот… – Иван загасил окурок. И добавил задумчиво: – Власть эта наша, ясное дело, – не сахар. Нет, не сахар… И я бы сам, к примеру, предпочел работать где-нибудь на Западе, на свободе. Там-то легко!.. Там для блатных – истинный рай!.. Но что ж поделаешь? Родину не выбирают. И мне вообще непонятно: зачем смешивать чистое ремесло с политикой?

Мы еще потолковали – и стали прощаться. И я сказал в заключение:

– В общем, советую тебе – понаблюдай за Ландышем, когда он будет в Алтайске. Где-то там у них имеется тайная явка. Я в этом абсолютно уверен! Но мне самому следить нелегко, неудобно. Я ведь один и фигура, к тому же, заметная…

– Будь спок, теперь им без тебя займутся. – Иван стиснул в железном пожатии мою руку. – В Алтайске у меня есть свои ребятишки. К ним-то я и приезжал… – И он быстро, пристально взглянул на меня: – Хочешь знать – зачем?

– Нет, нет, что ты, не хочу, – поспешно возразил я, – в моем положении самое лучшее – к тайнам не приобщаться.

– Правильно, – сказал Иван, – так проживешь без хлопот… И – дольше!

Глава 17

Кое-какие делишки

Домой я воротился поздно, под утро. Все уже спали в избе. Стараясь не потревожить хозяев, я заварил на кухне чифирь – густой, крепчайший чай, такой, какой делают в Заполярье, ушел к себе и долго пил пахучую, терпкую эту жидкость. И чифирь протрезвил меня. Голова очистилась, и я с предельной ясностью осознал все, что произошло.

«Ну и кашу ты заварил! – сказал некий голос, идущий из самой глубины души – из каких-то дальних ее закоулков; он всегда таился там и просыпался время от времени. И порой бывал беспощаден, насмешлив, презрителен. – Эх ты, доморощенный сыщик, деревенский Шерлок Холмс! Как же это ты так заловился – повис, как сазан, на крючке? Позор, позор! Хотел разоблачить убийц, а в результате – сам стал жертвой шантажа… И к тому же затеял сложную двойную игру: решил отомстить Ландышу… Дай Бог, чтобы твои подозрения подтвердились. Праведная месть – дело красивое, нужное! Ну а если Иван ничего не сможет узнать? А если он вообще связан с Ландышем узами более крепкими, чем это кажется? И когда придет момент выбирать, он выберет его, а не тебя? Что тогда? Что тогда?»

Что тогда? Об этом мне даже и думать не хотелось. Было страшно вдаваться в детали. Было ясно только одно: тогда мне будет плохо…

Я сидел в одиночестве, в полумраке. Курил папиросы одну за другой и прислушивался к ветру, шатающему ставни, и к дробному плеску начинающегося дождя.

Дождь ширился, рос. Изредка вспыхивали молнии, и сквозь щели в ставнях проникал синеватый мертвенный свет. С треском раскалывалось небо над самой крышей. Гром как бы сотрясал все строение, но на хозяйской половине по-прежнему царила тишина. Там спали непробудно.

И я подумал вдруг, что вот я принес в этот дом тишину и благополучие, дал людям спокойный сон… А сам теперь сна лишился. Мы как бы поменялись с Алексеем ролями.

Так прошло трое суток. Я искал какого-то решения и не находил… И однажды я не выдержал и взмолился. Прибег к старому, испытанному способу. «Господи, – сказал я, – я всегда вспоминаю о Тебе только в трудные минуты. Когда все хорошо, я Тебя не зову – и это, конечно, свинство. Нельзя быть таким меркантильным и мелочным. Но Ты все терпишь и все прощаешь. И Ты понимаешь все. И вот сейчас мне опять нужна Твоя помощь! Я снова поскользнулся… И на сей раз – всерьез».

И как это нередко уже бывало, ситуация внезапно и круто изменилась.

Нет, никаких «видений» мне не было, и трубный глас не звучал… Просто, придя как-то утром в клуб, я увидел там письмо на мое имя, присланное из Абакана.

В письме меня официально извещали о том, что с 1 июля пятьдесят четвертого года я перехожу в штат редакции областной газеты «Советская Хакасия». К извещению этому была также приложена записка и от самого редактора. Он хвалил мои последние материалы, среди которых особенно ему понравилась корреспонденция о больнице – о несчастных детях. (Про концерт, который я там устроил, в статье, естественно, не было сказано ни слова!) Материал этот, оказывается, был напечатан, прошел с шумом и вызвал много откликов…

Я так был удручен и замотан все последнее время, что даже и не заметил, когда, в каком номере появилась эта корреспонденция? Теперь я разыскал ее, прочел – и тоже одобрил… Да, из меня помаленьку получался журналист!

Новый этот поворот судьбы принес мне несказанное облегчение. И хотя до конца июня оставалось еще десять дней, я решил воспользоваться случаем и бежать.

Но все же сразу, немедленно покинуть Очуры я не мог: тут у меня имелись еще кое-какие делишки…

Начал я с того, что пришел в гараж и долго, старательно портил машину. Так как в моторе я ничего не понимал, не знал, что там самое важное, я поспешил разъединить все контакты. И вообще перекорежил все, что смог.

Когда мотор превратился в кашу, я закрыл его и удовлетворенно похлопал ладонью по радиатору.

– Прости, старик, – сказал я газику, – я не хотел тебе зла. Но ты попал в скверное общество, сбился с пути. Я и сам когда-то был такой. И мне тоже пришлось многое переламывать в себе… И я не гублю тебя, дружок, а скорей тебе помогаю. Хотя это все равно, наверное, больно.

Потом я обтер руки паклей. И пошел, посвистывая, к Петру.

Мой помощник все еще лежал в