Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

имущество к сдаче. Этим я занялся той же ночью. Я сидел, шуршал бумагами. И вдруг услышал какой-то новый, сторонний шорох. Он шел из-за двери; кто-то там шевелился, дышал.

Кто еще там, насторожился я, что за чертовщина? Я достал и раскрыл свой ножик, спрятал его под бумагами. И крикнул затем:

– Войдите!

Дверь отворилась, и передо мной возникла женская фигура – знакомая, такая, которую я никогда бы не спутал ни с одной другой.

– Клава? – удивился я. – Ты зачем?

– К тебе, – сказала она, приближаясь, – проведать. Посмотреть. Ну и… – Она огладила ладонями – как бы обласкала – высокую свою грудь и бока. – За мной же должок!..

– Все долги ты уже отдала, – нервно проговорил я, – мы в расчете.

– Но теперь это мой личный должок, персональный. – Клава уселась, каким-то ловким, незаметным жестом поддернув юбку. Слегка раскинулась на стуле и положила ногу на ногу. – Сколько бумаг, – проговорила она, озирая стол, – все пишешь, пишешь… Не скучно?

– Что поделаешь, – сказал я, – надо… И прости, я очень занят.

Она улыбнулась, опустив пушистые ресницы. И вдруг – рывком – расстегнула свою кофточку. И обнажила грудь. И сейчас же я добавил:

– Закройся!

Нет, я вовсе не пуританин. Дело тут было в другом… Я знал свою слабину и не хотел поддаваться Клавке. А разве же мог я устоять при виде этого чуда?!

Я видел тугую грудь ее и круглые, манящие, чуть раздвинутые и высоко открытые колени, – не мог всего этого не видеть! – и невольно шарил там взглядом, всем существом тянулся туда. И презирал себя за это. И мысленно проклинал ее.

И чем больше проклинал ее, тем сильнее хотел…

Это было как бред, как наваждение.

И Клава, безусловно, угадывала, понимала, что со мной творится. А какая женщина этого не угадывает? Но все же была она сейчас не такой победительной, уверенной в себе, как раньше. Наоборот, во всем ее облике проскальзывало что-то смятенное, растерянное, даже робкое…

Конечно же она понимала, что я не забыл нашу прошлую встречу, и вечер в ее доме, и разговор с ее братом, Ландышем… И, судя по всему, боялась, что я теперь напомню ей обо всем.

И я напомнил.

– Так ты действительно была убеждена, что я ручной? Что из меня веревки вить можно?

– Ах, ты не так понял…

– Я все понял точно! Но скажи: откуда у тебя вообще такая уверенность?

– Ну, не знаю. Я так привыкла. Все мужики, которых я встречала, они и вправду были ручные…

– Например, Васька Грач.

Она посмотрела на меня косым своим, странным, скользящим взглядом – и ничего не ответила. Прикусила губу. А я продолжал:

– Из каждой веревки, которую ты ухитряешься свить, получается затем петля… Сколько людей попало в такую петлю из-за тебя, а? Интересно! Скольких ты, падла, уже угробила? Счет у тебя, наверное, большой? В одних только Очурах сначала был Грач, потом эти спекулянты. И я тоже стоял на очереди…

– Но я не нарочно, – сказала она, всхлипнув. – Это я для брата. Он просил, и я делала.

– Что ж ты такая уж дурочка, что ни разу не поняла, в чем тут дело? И чем это все кончается?

И снова она промолчала в ответ.

– Тебе, очевидно, нравилось ощущать свою власть над дураками, испытывать свою силу, не так ли? Ты думала, что это все, – я оглядел ее с головы до ног, – это неотразимо?

– А разве это все можно не любить? – искренне удивилась она.

– Не знаю… Наверное, можно. Как видишь, сейчас это не действует.

– Но я же все равно тебе нравлюсь! Я вижу! И давай забудем обо всем прочем…

– Думаешь, это легко?

– А к чему вспоминать в такую минуту?

– Но чего ты, собственно, хочешь?

– А ты не соображаешь?

– Догадываюсь. Но мне одно неясно: какую роль ты сейчас играешь? Ты же ведь баба деловая, зря ничего не делаешь. Зачем это тебе?

– А ни за чем. Просто так, – повела она полуоткрытым плечом, – по-честному… Ты мне тоже нравишься.

– С каких это пор я стал тебе нравиться? – пробормотал я.

– Немножко даже с самого начала… Но тогда я тебя не знала, думала, ты фраер, порчак[69]. А ты, оказывается, наш!

– Да какой же я ваш? Какой ваш? Вот еще чепуха! Не смешивай, пожалуйста.

– Ты, конечно, не похож на других – и это-то меня и волнует! Что-то есть в тебе особое…

– Ни черта во мне нет, – сказал я, – и если я, как сазан, поначалу поймался на твой крючок, то я ничем не лучше всех других сазанов. Такой же был идиот… Но ты-то, ты-то! Ведь ты же красива… Неужто ты не понимаешь? Очень красива! И живи ты иначе – какая у тебя могла бы быть завидная судьба!

– Судьба у меня одна, – сказала она, неловко, прыгающими пальцами застегивая кофточку. – И другой не будет… Даже если бы я и хотела изменить ее – что я могу? Что я могу? Вот пришла к тебе, а ты меня гонишь.

– Да я не гоню…

– Но и не принимаешь по-настоящему, не хочешь меня. Не веришь! А я думала у тебя остаться…

– Эх, Клавка, Клавка, – сказал я, – все так сложно… Ну, как тебе верить? Ты же замешана в страшных делах. И что вообще творится в твоей душе, если она у тебя есть?..

Медленно, очень медленно Клава поднялась, оправила на себе одежду. Нежное, с высокими скулами лицо ее было полуопущено. Прелестный рот плотно сжат. И у края губ обозначились две синеватые морщинки.

– Ну, я пойду, – прошептала она, – прощай.

И я посмотрел ей вслед с жалостью, с горечью, с безотчетной и щемящей тоской. Я чуть было не поддался порыву – позвать ее, остановить… Ведь какая женщина уходила! Но все же сдержался, переломил себя.

Нет, я все-таки не верил этой чалдонке и не хотел с ней связываться. Любой контакт с ней был по-настоящему опасен… Должен сказать, что за всю мою бурную жизнь мне почти не встречалась еще личность столь загадочная и хищная и с такой отчетливо выраженной уголовной психологией. И я, естественно, ожидал сейчас какого-то нового подвоха… Клавка была верной помощницей Ландыша; они работали на пару! И она наверняка приходила по его поручению. Ведь тогда, на малине, Ландыш дал мне сроку одну неделю, а с тех пор прошло уже две…

Глава 19

К верховьям Енисея

На следующий день я уезжал… Опасаясь Ландыша, который мог попытаться перехватить меня и выкинуть какой-нибудь