Иван Тургенев. Жизнь и любовь - Полина Ребенина

С первых представлений восторженные русские зрители были восхищены удивительным голосом Виардо, гибким и могучим, столь разнообразным, что она пела и высокие колоратуры, и партии драматического сопрано, и даже контральто (Фидес в «Пророке», Орфей Глюка). По признанию Сен-Санса, французского композитора XIX века и друга певицы, «…её голос, не бархатистый и не кристально-чистый, но скорее горький, как померанец, был создан для трагедий, элегических поэм, ораторий. Когда она пела, то некрасивость ее совершенно уходила на задний план. Сценическая ее выразительность была столь же высока, как и умение петь. Голос имел удивительное, даже гипнотическое свойство». Она была не только одаренной, но и умной певицей, умела воздействовать на публику, собирала полные залы, где держала всех зрителей в оцепенении.

* * *

Неизвестно, на каком из представлений на петербургской сцене Тургенев услышал Полину Виардо, однако ясно одно: выступление Виардо потрясло восторженного молодого писателя, произвело на него неизгладимое впечатление.

Попасть на представление ему было нелегко, билеты на итальянскую оперу были очень дорогими, а Тургенев часто бывал почти совсем без средств к существованию. Странное дело: все считали его богачом, зная о несметных богатствах его матери, но мало кто догадывался о том, что с этими богатствами расставалась вдова весьма неохотно и держала своих сыновей в черном теле. А при малейшем неповиновении лишала их содержания полностью.

Об этом воспоминал его близкий друг Павел Анненков: «Он умел мастерски скрывать свое положение, и никому в голову не могла прийти мысль, что по временам он нуждался в куске хлеба. Развязность его речей, видная роль, которую он всегда предоставлял себе в рассказах, и какая-то кажущаяся, фальшивая расточительность, побуждавшая его не отставать от затейливых похождений и удовольствий и уклоняться незаметно от расплаты и ответственности, отводили глаза. До получения наследства в 1850 году он пробавлялся участием в обычной жизни богатых друзей своих займами в счет будущих благ, забиранием денег у редактора под ненаписанные еще произведения – словом, вел жизнь богемы знатного происхождения, аристократического нищенства, какую вела тогда и вся золотая молодежь Петербурга, начиная с гвардейских офицеров.

Случалось, что между займами, скоро утекавшими, он оставался без куска хлеба. В одну из таких минут он отыскал ресурс, о котором сам рассказывал чрезвычайно картинно. Под предлогом беседы он стал ходить в один немецкий трактир на Офицерской улице, куда приятели собирались дешево обедать, и, толкуя с ними, рассказывая и выслушивая анекдоты, он рассеянно брал хлеб со стола и уничтожал его беспечно по ломтику. Это была его дневная пища. Однако ж старый, покрытый морщинами и сгорбившийся лакей гостиницы, заметивший наконец эту проделку, подошел однажды к нему при самом выходе его и тихим голосом сказал ему с упреком: «Хозяин меня бранит, что я поедаю хлеб на столах, а вы, барин, больше моего виноваты». «Я не имел ничего при себе, – прибавил Тургенев, – чтобы вознаградить за поклеп, а когда настолько разбогател, что мог сделать для него что-либо, старика уже не было в трактире».

Ему приходилось прибегать к самым невероятным ухищрениям, чтобы попасть в оперу и он всячески изворачивался, чтобы не опозориться перед своими состоятельными знакомыми. Анекдоты об этом ходили в кружке Грановского. Когда m-me Виардо появилась на петербургской сцене и сводила с ума публику, то Кетчер, живший тогда в Петербурге, и его друзья абонировали ложу где-то чуть ли не под райком; конечно, это было чересчур высоко, но Тургеневу приходилось завидовать даже им, потому что его мать, поссорившись с ним, не высылала ему ни копейки; очень часто не хватало у него денег даже для того, чтобы купить себе билет, и тогда он отправлялся в ложу Кетчера, но в антрактах непременно спешил вниз, чтобы показаться лицам, с которыми привык встречаться у m-me Виардо. Один из этих господ обратился к нему с вопросом: «С кем это вы, Тургенев, сидите в верхнем ярусе?» – «Сказать вам по правде, – отвечал сконфуженный Иван Сергеевич, – это нанятые мною клакеры; нельзя без этого, нашу публику надо непременно подогревать…».

Ему было стыдно и неудобно перед своими знакомыми, но то огромное впечатление, которое производили на него пение и игра мадам Виардо, искупало все. «Тургенев не раз припоминал себе тот невыразимый восторг, в какой когда-то повергло его художественное исполнение г-жой Виардо лучших ее ролей, – вспоминал друг писателя Яков Полонский. – Он припоминал каждое ее движение, каждый шаг, даже то впечатление ужаса, которое производила она не только на партер, даже на оперных хористов и хористок».

Художник А.П. Боголюбов описал то впечатление, которое производили выступления Полины Виардо на слушателей: «…Рот ее был большой и безобразный, но только она начинала петь – о недостатках лица и речи не было, она божественно вдохновлялась, являлась такой красавицей могучей, такой актрисой, что театр дрожал от рукоплесканий и браво, цветы сыпались на сцену, и в этом восторженном шуме царица сцены скрывалась за падающим занавесом…» Вот такой «царицей сцены» и «красавицей могучей» ощутил Тургенев Виардо, и это чувство осталось у него на всю жизнь.

Известный судья и общественный деятель А.Ф. Кони высказал свое мнение: «…Тургенев, сразу подпавший под обаяние ее чудного голоса и всей ее властной личности. Восторг, ею возбуждаемый в слушателях… но для массы слушателей Виардо он был, конечно, преходящим, тогда как в душу Тургенева этот восторг дошел до самой сокровенной ее глубины и остался там навсегда, повлияв на всю личную жизнь этого «однолюба» и, быть может, в некоторых отношениях исказив то, чем эта жизнь могла бы быть».

«Хорошо поет, проклятая цыганка», – ревниво призналась даже мать Тургенева, услышав ее пение, но поощрять увлечение своего сына не пожелала, ведь у нее уже сложились определенные планы в отношении его женитьбы на богатой московской невесте.

* * *

28 октября 1843 года в доме преподавателя литературы во Втором кадетском корпусе А.А. Комарова Тургенев познакомился с мужем Полины Луи Виардо. Луи был заядлым охотником, и на приеме у них с Тургеневым мгновенно завязался самый оживленный разговор. Рассказы Тургенева о прелестях русской охоты привлекли внимание Луи, и они стали планировать совместную охоту в предместьях Петербурга. Вскоре Тургенев посылает Луи письмо с приглашением на охоту и не может удержаться, чтобы не выразить восхищение пением его жены:

«Дорогой господин Виардо,

Я только что от Зиновьева. Вот что он сообщил мне по поводу этой охоты: к четырем часам надо быть