Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

уже даже начал многообещающее продвижение по этому пути. В автобиографии Степан Федотович зафиксировал: «…с 1924 года я перешёл на постоянную комсомольскую работу и перестал заниматься сельским хозяйством»51. Окончив совпартшколу, Зарубин вернулся из Уфы на родину и два года прослужил заведующим агитационно-пропагандистским отделом Белебеевского комитета комсомола. Вскоре Степан получил должность заведующего массово-экономическим отделом всего Башкирского обкома ВЛКСМ, оттуда в 1931 году пересел в кресло заведующего орготделом Зианчуринского райкома уже не ВЛКСМ, а ВКП(б). Горизонты расширялись стремительно, и вдруг…

В августе 1932 года «агитатора, горлана-главаря» постановлением Башкирского обкома партии внезапно направили в Москву, в Московский институт востоковедения имени товарища Н. Н. Нариманова. Владиславу Дунаеву Степан Федотович рассказывал потом, что как только он оказался в институте среди будущих и настоящих востоковедов, в памяти у него всплыли впечатления кронштадтского детства, когда «его окружали одни моряки, среди которых также велись разговоры о Русско-японской войне. Некоторые сослуживцы отца Степана Федотовича сами побывали на японском фронте, кое-кто оказался в плену и, вернувшись, охотно рассказывал о загадочной стране, которой неожиданно для всего мира удалось победить саму Российскую империю»52. Зачисленный на дипломатический факультет студент Зарубин сам попросился на японское отделение, и его желание было удовлетворено.

Молодой, но уже опытный коммунист вошёл в состав партийного комитета, а потом и возглавил партком института, но лишь на несколько месяцев. Изучение японского языка требовало огромной и постоянной концентрации, усидчивости и терпения, что оказалось очень непросто. Но у парня из башкирской деревни без каких-либо, как сказали бы сегодня, гуманитарных амбиций это получалось. А тут ещё стажировка – полгода на японских концессионных рыболовных промыслах и заводах на Камчатке. О полученных там навыках живого языка Зарубин вспоминал потом с благодарностью.

Вчерашний крестьянский активист оказался самородком, настоящим лингвистическим талантом. Как? Чудеса случаются. Учился вроде бы как все – обклеивая всё, что можно, листочками с чтениями иероглифов, зубря день и ночь, а получалось лучше всех именно у него. Он осваивал язык настолько быстро, что это стало заметно всем, и доучиться ему тогда не дали. Не дожидаясь окончания даже второго курса, в мае 1934 года Зарубин был снят с обучения по предписанию Наркомата иностранных дел СССР и командирован в Японию для работы секретарём-переводчиком в консульствах Кобе и Хакодатэ. Но до места предназначения ему удалось добраться далеко не сразу.

В Японии

Вместе с супругой Верой Тимофеевной, в девичестве Полозовой (они поженились ещё в Башкирии), и годовалым сыном Владимиром Зарубин почти на год задержался в Харбине, где его помощь потребовалась в советском генеральном консульстве и где он был определён на должность с расплывчатой формулировкой «сотрудник по японским делам». Впрочем, позже сам Зарубин рассказывал о своих обязанностях в советской миссии в Харбине проще и понятнее: «С мая 1935 по март 1936 г. – в Харбине, практикант-переводчик советского генерального консульства».

Фактически это и была практика по японскому языку – с настоящими носителями и в условиях предполагаемой будущей работы Степана Федотовича. На допросе в НКВД он уточнял: «В части учёбы по японскому языку в Харбине можно сказать следующее. Первые три месяца я не имел учителя. Сам я его не искал, ибо Славуцкий (Генеральный консул) сказал, что он позаботится об этом и скоро это сделает. Затем он сам и через меня попросил секретаря японского консульства Такасуги дать ему пару студентов из японского консульства. Один из них был молодой студент по фамилии Кондо, с которым я прозанимался месяцев пять. Другой, фамилию не помню, занимался с кружком под моим общим руководством. <…>

Учёба шла на основе разбора какого-нибудь письменного материала, газетных статей: передовицы, экономические материалы, редко – бытовые. Затем несколько месяцев разбирали и переводили один рассказ, сочинение из книги, разбор которого занял два с лишним месяца. И перед отъездом приступили было к разбору японской грамматики.

Вокруг разбираемого текста вели разговоры, чтобы получить и устную практику. Несколько раз после занятий я приглашал его попить чаю, поужинать. За ужином продолжалась практика языка, о названиях продуктов, о сравнении их с японской пищей, о выражениях на японском языке: приглашений, благодарностей, вкусовых названиях и т. д.»53.

Интенсивные занятия дали ощутимый результат: Зарубин уезжал из Харбина в Японию в мае 1935 года вполне сформировавшимся переводчиком. Добравшись до Кобе и приняв должность, он продолжил учёбу: «…стал сравнительно свободно переводить японские тексты и научился сам самостоятельно вести разговоры на японском языке на деловые темы с официальными лицами и посетителями».

Успеху в занятиях способствовала и дипломатическая деятельность, которая, впрочем, не сильно отличалась от учёбы: «…служебная моя работа состояла в том, чтобы систематически переводить экономические статьи из японских журналов и газет. Выполнять поручения консула по защите совграждан и обслуживанию их, обращаясь к органам японской власти через полицию. <…>

В Кобэ учителями у меня было два: Симидзу – женщина, Носе и Кацусима[44]… Его, как учителя, я использовал больше всего. Занимался с ним часто, часто звал к себе обедать, часто ходил с ним и брал со своей семьёй для прогулок по достопримечательным местам Японии, по горам, паркам и т. д. Он разыскивал и подбирал хорошие книги и журналы с хорошими экономическими статьями и характеристикой различных заводов и концернов. <…>

Последний учитель был Носе. Человек с высшим образованием, молодой. С литературными наклонностями, выражавший симпатии к советской литературе. Очень бедный по условиям жизни и заработку. В одно прекрасное время он на занятие не пришёл, написав открытку, что болен, и так больше не являлся».

Пусть пока ещё не блестящий, но грамотный и явно перспективный переводчик, молодой коммунист с незаконченным высшим образованием и огромным опытом комсомольской и партийной работы, сын революционного матроса, командира партизанского отряда, что ещё надо, чтобы стать разведчиком? В разведке всегда, а особенно в восточных странах, в Японии в том числе, ощущалась жестокая нехватка специалистов, знающих местный язык. Лингвист Зарубин, обладавший к тому же идеальной анкетой, «попал на карандаш» сотрудникам резидентуры Иностранного отдела (ИНО) НКВД, работавшим под крышей генконсульства в Кобе. Год спустя после прибытия на японскую землю Степану Федотовичу было сделано предложение, от которого никак нельзя было отказаться. С мая 1936 года он стал секретным сотрудником резидентуры ИНО НКВД в Кобе и даже получил двух агентов-японцев. На этом его только что начавшаяся карьера разведчика прекратилась.

При тщательно проведённой проверке его японских агентов возникло предположение об их подставе контрразведкой противника. Во всяком случае, никаких интересующих Москву сведений они дать не смогли, а сами задавали вопросов слишком много. Возможно, впрочем, это были просто полусумасшедшие русофилы, некоторое количество которых увивалось вокруг советских загранучреждений в Японии, и которые почти наверняка были связаны с полицией, как об этом