Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

камень, и пустые, как поза; не слишком мудро было сорвать 4000 таких «цветков» с их ветвей, чтобы изготовить эту вянущую гирлянду. Некоторые из стихотворений вспоминают о забытых великих мужах, знаменитых статуях или покойных родственниках; некоторые из них являются, так сказать, автоэпитафиями; так, некая женщина, скончавшаяся при родах тройни, резонно замечает: «Пусть после этого женщины молят ниспослать им детей»{1409}. Некоторые из них — это стрелы, выпущенные во врачей, сварливиц, гробовщиков, педагогов, рогоносцев, бедняка, который, умирая, вдруг почувствовал запах ломаного гроша — и жив-здоров, грамматика, чьи внуки успешно склоняют существительные всех трех родов{1410}, кулачного бойца, который ушел на покой, женился и получает теперь больше ударов, чем во времена своих выступлений на ринге, или карлика, который, несомый комаром, думает, что переживает похищение Ганимеда. Одна-единственная эпиграмма славит «ту знаменитую женщину, которая спала только с одним мужчиной». Другие посвящают приношения богам: Лайда вешает свое зеркало в храме, для нее это теперь вещь совершенно бесполезная, ведь оно не способно отразить ее былую красоту; Никий, прослужив пятьдесят лет мужчинам, отдает свой услужливый пояс Венере. Некоторые четверостишия прославляют расширяющее сосуды вино, которое мудрее самой мудрости. В одной из эпиграмм восхваляется неизменная приверженность семейным узам прелюбодея, погибшего в объятиях любовницы под развалинами дома. Некоторые из них представляют языческие плачи о краткости человеческого века, некоторые выражают христианскую надежду на воскресение. Большинство эпиграмм, разумеется, славят красоту женщин и юношей и воспевают красочный экстаз любви: все, что позднейшая литература скажет о любовной жажде, сказано здесь кратко и полно, а запутанность образов ничуть не уступает вычурности елизаветинцев. Мелеагр заставляет сводничать комара, поручая ему отнести записку поэтовой «даме на час». А его земляк Филодем, философский ментор Цицерона, складывает меланхолическую песенку, обращенную к его Ксанфо:

О Ксанфо, с восковой благовонною кожей и Музе

Ликом подобная, ты — образ двукрылых богов,

Влажной от мирры рукой сыграй мне: на каменном ложе

Рано иль поздно один должен я буду лежать

Долгое время, бессмертный… О, спой мне еще, умоляю,

Спой, дорогая Ксанфо, сладкую песню свою!

Разве не слышишь ты, жадный? На ложе, на каменном ложе

Вечно, несчастный, один должен ты некогда жить{1411}.

(Перевод Л. Блуменау)

V. СИРИЙЦЫ

Если двигаться вдоль побережья далее к северу, можно было достичь древних городов Финикии, которая наряду с Палестиной была частью провинции Сирия. Их трудолюбивые мастера — искусные ремесленники, их благоприятное положение традиционных торговых портов, их богатые и ловкие купцы, рассылающие корабли и коммерческих агентов во все края света, поддерживали в них жизнь на протяжении исполненных превратностей судьбы тысячелетий. Тир (Сур) гордился домами, более высокими, чем в Риме{1412}, зато его трущобы были еще отвратительнее; на улицах стояла вонь, исходившая из красильных мастерских, но город утешал себя тем, что весь мир покупает его богато расцвеченный текстиль, и прежде всего пурпурные шелка. Сидон, вероятно, был родиной стеклодувного искусства и теперь специализировался на выпуске стеклянных и бронзовых изделий. Берит (Бейрут) гордился своими медицинскими, риторическими и юридическими школами; похоже, что из его университета пришли в Рим великие юристы Ульпиан и Папиниан.

Ни одна из провинций Империи не могла соперничать с Сирией в промышленном производстве и процветании. На земле, где в наше время 3 000 000 обитателей влачат полное невзгод существование, в дни Траяна проживало 10 000 000 человек{1413}. Полсотни городов наслаждались чистой водой, общественными банями, подземной дренажной системой, чистыми рынками, гимнасиями и палестрами, лекциями и музыкой, школами, храмами и базиликами, портиками и арками, общественными статуями и картинными галереями, характерными для эллинистических городов первого века от Рождества Христова{1414}. Древнейшим из них был Дамаск, отделенный от Сидона Ливанским хребтом, укрепленный окружавшей его со всех сторон пустыней и превращенный в сад благодаря воде, приносимой рукавами и притоками реки, благодарно именовавшейся «золотым потоком». Здесь сходились несколько караванных дорог, осыпавших базары товарами трех континентов. Возвращаясь холмами Антиливана и двигаясь по пыльным дорогам на север, современный путешественник с удивлением замечает рядом с крохотной деревушкой Баальбек развалины двух величественных храмов и пропилеи, составлявшие некогда гордость Гелиополя, греко-римско-сирийского Города Солнца. Август разместил здесь небольшую колонию, и город разрастался благодаря тому, что здесь находился престол Баала, Бога Солнца, и пересекались дороги в Дамаск, Сидон и Бейрут. При Антонине Пие и его преемниках римские, греческие и сирийские архитекторы и инженеры возвели на месте старинного финикийского храма Ваала впечатляющее святилище Юпитера Гелиополитанского. Он был сооружен из огромных монолитов, которые были добыты в каменоломнях, находившихся в миле от него; стороны одного блока равны шестидесяти двум, четырнадцати и одиннадцати футам, и этого камня хватило бы для того, чтобы построить удобный дом. Пятьдесят одна мраморная ступень шириной 150 футов ведет к пропилеям, коринфскому портику. За окруженным колоннадой передним двором и собственно двором возвышался главный храм, пятьдесят восемь колонн которого по-прежнему поднимаются в небо на шестьдесят два фута. Рядом с ним находятся развалины малого храма, разными учеными считаемого храмом Венеры, Вакха или Деметры; сохранилось девятнадцать его колонн, а также изящно вырезанный красивый портал. Ослепительные в своем одиноком величии под лучами никогда не заходящего за облака солнца, колонны этих храмов следует отнести к прекраснейшим из существующих произведениям человеческих рук. При виде их мы способны еще острее, чем в Италии, ощутить грандиозность Рима, богатство и отвагу, мастерство и вкус, которые смогли создать во множестве рассеянных по всему свету городов храмы куда более обширные и величественные, чем те, что когда-либо знала столица.

Похожее зрелище встречает путешественника, устремившегося на восток через пустыню в путь из Омса (античная Эмеса) в Тад мор, который получил греческое название Пальмира — Город Мириады Пальм. Его счастливое местоположение и плодородная почва вокруг двух обильных ручьев, протекавших между Эмесой, Дамаском и Евфратом, позволили городу достичь величайшего богатства и стать одним из крупнейших городов Востока. Его удаленность от других поселений позволила Пальмире фактически оставаться независимой, несмотря на номинальное подчинение власти Селевкидов или римских императоров. Ее широкий центральный проспект с флангов был окружен тенистыми портиками, состоявшими из 454 колонн; на четырех главных перекрестках стояли державные арки, одна из которых уцелела, чтобы дать нам возможность судить об остальных. Гордостью города был храм Солнца, посвященный (30 г.) верховной троице — Белу (Ваалу), Яргиболу (Солнцу) и Аглиболу (Луне). Его размеры заставляют вспомнить об ассирийских традициях и гигантомании.