Цена разрушения - Адам Туз

Как мы уже видели, идея о том, чтобы отбирать у производителей прибыль, полученную в секторе вооружений, неоднократно выносилась на обсуждение ещё с начала войны, но до лета 1944 г. она не получала поддержки со стороны руководителей военной экономики. В 1943 г. Министерство финансов предложило набор мер, которые бы ежегодно давали дополнительные 8 млрд рейхсмарок[2060]. Однако угрозы, связанные с любым резким ростом налогов, стали очевидны ещё летом 1942 г., когда немецкую банковскую систему охватили слухи о том, что государство собирается ввести карательный налог на сбережения. Работа сберегательных банков — важнейшего звена в конвейере «тихого финансирования» — была серьёзно нарушена из-за серии панических изъятий средств. Неудивительно, что Гитлер и партийные власти в начале 1943 г. наложили вето на предложенный проект повышения налогов, а Академия германского права, служившая главным форумом для научного обсуждения налоговых проблем Рейха, упразднила соответствующий комитет[2061]. 22 сентября 1944 г. Гитлер снова наложил вето на дальнейшие дискуссии о серьёзном повышении налогов. В феврале 1945 г., когда денежная масса стала неуправляемой, Министерство финансов предприняло последнюю отчаянную попытку изъять из обращения не менее 25 млрд рейхсмарок[2062]. К моменту краха Третьего рейха запутавшегося и удалившегося от людей фюрера наконец-то убедили поставить подпись под указом о повышении налогов. Однако он сделал это при условии, что это повышение состоится только после окончания войны.

Из этой неготовности Третьего рейха возлагать все издержки войны на Volksgenossen можно вывести многое. Её можно воспринимать как симптом глубоко укоренившегося в режиме «популизма». Но ирония судьбы, конечно же, заключалась в том, что из решения не повышать налоги не следовало, что население Германии не несло на своих плечах реального бремени войны. Даже при отсутствии неприкрытых экспроприаций со стороны государства все большая доля заработков и социальных выплат, сделанных за время войны, не могла быть потрачена, или же её можно было потратить только на приобретение товаров на чёрном рынке по заоблачным ценам. В этом смысле было бы наивно выводить из неготовности вводить драконовские военные налоги то, что Третий рейх не хотел покрывать расходы на ведение войны исключительно за счёт своих граждан[2063]. Что бы ни происходило с денежными доходами, нормирование и ограничение производства потребительских товаров в сочетании с последствиями британских и американских бомбардировок серьёзно снижали реальный уровень жизни германского населения. Нежелание допустить, чтобы это реальное снижение сопровождалось эквивалентным налогообложением денежных доходов, в лучшем случае вело к двусмысленным результатам. Возможно, некоторые люди чувствовали себя разбогатевшими благодаря средствам, накопленным на сберегательных счетах или в военных облигациях. Но в реальности эти люди жили лишь обещаниями высокой покупательной способности в будущем, реальная величина которой зависела от способности властей Рейха поддерживать цену рейхсмарки. Между тем угроза инфляции, порождаемая этой накопленной покупательной способностью, требовала все более жёстких мер, которые, возможно, влекли за собой ещё более серьёзные политические издержки. Плановый отдел Керля, летом 1944 г. выступая за повышение налогов, рассматривал этот шаг не как «дисциплинарную» меру, а как средство избежать катастрофической неэффективности, к которой привёл бы инфляционный коллапс рейхсмарки. Высокие налоги, в той мере, в какой они способствовали обузданию инфляции, в реальности оказались бы наилучшей защитой для той минимальной экономической свободы, которая всё ещё оставалась у граждан Третьего рейха. Возможно, в краткосрочном плане они были бы политически затратными, но с точки зрения самого режима, не говоря уже о населении в целом, стабильная кредитно-денежная система была явно предпочтительнее как гиперинфляционной анархии, так и тотального государственного контроля.

IV

Так или иначе, политическому руководству Третьего рейха не пришлось испытать на себе всех последствий собственного налогового бездействия. К осени 1944 г., несмотря на неуверенное продвижение британских и американских армий и ужасные потери, которые по-прежнему несла Красная армия, окончательное поражение вермахта явно оставалось вопросом нескольких месяцев. В последние месяцы войны неясным оставалось лишь то, что раньше рухнет — вермахт или немецкая военная экономика. Территориальные потери, понесённые с начала 1944 г., стали смертельным приговором для военной экономики. Из-за утраты контроля над украинскими месторождениями руды в феврале 1944 г. сталеплавильная промышленность могла продержаться в лучшем случае ещё полтора года[2064]. Поставки нефти из Румынии — необходимое условие для продолжения крупномасштабной мобильной войны — прекратились к апрелю 1944 г. Эти потери означали, что часы Германии сочтены. Но сами по себе они не могли повлечь немедленного краха. В типично оптимистическом докладе, подготовленном для Гитлера на первой неделе сентября 1944 г., Шпеер утверждал, что в Германии имеются достаточные запасы сырья для продолжения производства, даже если Германия будет вынуждена полностью оставить Балканы, Западную Европу, Северную Италию и половину Венгрии[2065]. Немецкую экономику парализовали не территориальные потери, а начало кампании воздушных бомбардировок, имевших совершенно беспрецедентную интенсивность[2066].

В первой половине 1944 г. британские и американские ВВС были отвлечены на подготовку к вторжению в Нормандию. Союзники не стали ничего оставлять на волю случая. С тем чтобы защитить плацдармы от немедленной контратаки немцев, они методично уничтожали всю французскую транспортную систему. Единственным серьёзным отступлением от этих тактических бомбардировок стал ряд опустошительных налётов на немецкие заводы по производству синтетического топлива. После того как Нормандия была захвачена, бомбардировщики наконец смогли обратить всё своё внимание на Германию, и они занялись ею с ужасающей интенсивностью. С лета 1940 г., когда были приняты судьбоносные решения о строительстве англо-американской воздушной армады, прошли четыре долгих и мучительных года. Но теперь воздушный флот, призванный стать оружием победы, был наконец готов. В марте 1943 г., когда начались стратегические бомбардировки, британцы и американцы располагали 1000 самолётов, совместно способных поднять в воздух 4 тыс. тонн бомб[2067]. К февралю 1944 г. с его «Большой неделей» массовых бомбардировок соединённые военно-воздушные силы выросли до 3 тыс. бомбардировщиков и продолжали быстро увеличиваться, к июлю 1944 г. достигнув численности в 5250 машин и стабилизовавшись на этом уровне до конца войны. Эта армада, пятикратно превышавшая численность бомбардировочных сил союзников в 1943 г., могла разом обрушить на врага ни много ни мало 20 тыс. тонн бомб. И начиная с июня 1944 г. это грозное оружие неустанно использовалось против Рейха. С июня по октябрь 1944 г. британцы и американцы сбросили на Германию не менее полумиллиона тонн бомб — больше, чем за все предыдущие годы войны. В течение следующих шести месяцев они сбросили ещё 545 тыс. тонн бомб. Берлин