Цена разрушения - Адам Туз

займов. При этом в 1942 г. и 44% в 1943 бюджетных годах от 28% до 33% расходов всё ещё покрывалось за счёт краткосрочных займов, но Рейхсбанк был в состоянии избавиться от большей части этого «плавающего долга» на денежном рынке. В то же время официально установленные цены держались на одном уровне, а жёсткие правила военного времени ограничивали законный бартер обменом между домохозяйствами. Чёрный рынок был разрешён за пределами Германии, но не в Рейхе. Геббельс воспользовался зимним кризисом 1941/1942 г. для начала крупной пропагандистской кампании против незаконной рыночной активности, что способствовало усилению в обществе враждебности по отношению к спекулянтам. По оптимистическим оценкам, на чёрный рынок в первые годы войны приходилось всего 2% потребительских расходов[2052]. Несмотря на катастрофические неудачи на Восточном фронте и широчайшую мобилизацию внутренних и иностранных ресурсов, проводившуюся при участии Шпеера и его коллег, стабильность экономического строя в целом удалось сохранить. Более того, если бы не оставшийся в целом непризнанным успех финансовых и налоговых властей Рейха, которым удавалось поддерживать общий экономический баланс вплоть до лета 1943 г., триумфы Министерства вооружений оказались бы значительно более труднодостижимыми, а может быть, и вовсе недостижимыми. Как с запозданием признавал плановый отдел Керля, если бы инфляцию никто не сдерживал, то мобилизация ресурсов для военного производства потребовала бы намного большего уровня принуждения. Хорошо работающая система финансов сыграла роль необходимой смазки для «оружейного чуда».

Однако начиная с лета 1943 г. хрупкое равновесие в сфере военных финансов Германии стало во всё большей степени разрушаться. Последний раунд проводившейся Шпеером мобилизации ресурсов для военного производства предъявил к немецкой экономике такие требования, которые становились все более невыполнимыми. В 1943 г., согласно наиболее надёжным оценкам, на военные расходы, финансировавшиеся из внутренних источников, приходилось 60% чистого национального продукта — намного больше, чем у других воюющих сторон[2053]. В 1944 г. мобилизация проводилась ещё активнее. Гражданское потребление и инвестиции снова сокращались по мере того, как расходы вермахта продолжали увеличиваться. На пятом году войны, с сентября 1943 г. по конец августа 1944 г., вермахт поглотил ошеломляющую сумму в 99.4 млрд рейхсмарок, что превышало весь национальный доход в конце 1930-х гг. При этом налоговые поступления, собранные в Германии и на оккупированных территориях, застыли на уровне, достигнутом в 1942 г., а ещё большую тревогу вызывало то, что финансовые институты Германии достигли предела своей способности поглощать государственный долг. С явными проявлениями пораженчества могло справиться гестапо. Но оно было не в состоянии непосредственно контролировать повседневные финансовые решения населения страны. Уже сразу после Сталинграда осведомители гестапо сообщали о все большей готовности пользоваться услугами чёрного рынка[2054]. По мере того как домохозяйства стали всё больше полагаться на подобные нелегальные источники, соответственно снижалась и их готовность уведомлять о них власти. Как и во время Первой мировой войны, война делала преступников из обычных, законопослушных глав семьи. За годы войны суды рассмотрели более 100 тыс. дел о нарушении правил военной экономики. Согласно одной независимой оценке, чёрный рынок к концу войны обеспечивал не менее 10% потребления домохозяйств. По мере того как деньги всё активнее утекали по нелегальным каналам, система поглощения избыточной покупательной способности переставала функционировать. Именно в тот момент, пришедшийся на начало лета 1943 г., когда «оружейное чудо» Шпеера впервые застопорилось, объём сбережений на счетах в банках резко сократился впервые после первых месяцев войны[2055]. К лету 1944 г. полный коллапс в кредитно-денежной сфере уже шёл вовсю. Продажи таких долгосрочных инвестиционных продуктов, как страхование жизни, обрушились уже весной, а банки по всей стране сообщали о крупномасштабном изъятии денежных вкладов. В свою очередь, финансовые институты всё чаще отворачивались и от долгосрочных, и от краткосрочных государственных облигаций, вынуждая Рейхсбанк покупать всё больше государственных ценных бумаг. Резко вырос объём денежной массы, находившейся в обращении. С сентября 1944 г. по конец апреля 1945 г. объём банкнот вырос более чем на 80%[2056]. Германия столкнулась с угрозой неминуемой гиперинфляции. Это, в свою очередь, подрывало функционирование «реальной экономики». С учётом того, что в магазинах оставалось всё меньше и меньше потребительских товаров, и с учётом почти абсолютной неизбежности того, что неистраченные сбережения будут уничтожены послевоенной инфляцией, оплата труда деньгами становилась все более бессмысленной. Именно это заставило обратиться к таким материальным стимулам, как дополнительные продовольственные пайки, сигареты или одежда. Кроме того, именно это вынуждало всё чаще прибегать к мерам принуждения. По мере того как переставали работать позитивные стимулы, их неизбежно сменяли угрозы и полицейские санкции. Фирмы не могли быть серьёзно заинтересованы в накоплении прибылей на банковских счетах, зная, что они испарятся, как только начнётся послевоенная инфляция. Вместо этого они делали всё, что могли, чтобы потратить свои средства на запасы сырья, новые здания, средства производства и паи других компаний — всё, что могло сохранить свою стоимость даже при полном расстройстве денежной системы. Кроме того, по мере возможности они вывозили капитал из Германии в такие надёжные прибежища, как Швеция, Швейцария и Португалия[2057]. Однако с точки зрения министерства Шпеера это «тяготение к вещам» («Drang zur Substanz») было крайне дисфункциональным. Оно находилось в полном противоречии с желанием плановиков сократить накопление запасов и не давать фирмам заказывать новое оборудование, которое не могло внести никакого немедленного вклада в военное производство. К 1944 г. каждая рейхсмарка, вложенная в новые станки или новые здания, представляла собой отвлечение ресурсов от непосредственного производства вооружений[2058].

Таким образом, министерство Шпеера лишь летом 1944 г. было наконец вынуждено обратить внимание на общие экономические последствия своего неустанного стремления к росту производства. Вплоть до того момента оно лишь радовалось, видя, что и производители и трудящиеся получают щедрое финансовое вознаграждение за свой все больший вклад в военное производство. Лишь после того, как распад денежной системы начал лишать эти микроэкономические стимулы эффективности, Министерство вооружений наконец-то начало задумываться об общей картине. С целью исправить ситуацию плановый отдел первоначально требовал усилить контроль, ужесточить распределение сырья и вводить все более навязчивую слежку за поведением компаний и практиками найма[2059]. Однако, как признавалось в меморандуме, составленном в июле 1944 г., это бесконечное стремление к совершенствованию механизма планирования было обречено на провал, если оно не сочеталось с не менее решительными попытками восстановить функционирование денежной системы. Соответственно, подчинённые Керля призывали резко повысить налоги на потребительские расходы и ввести систему принудительных сбережений, в рамках которой подрядчикам, занимавшимся выпуском вооружений, и рабочим выплачивалась бы лишь доля их дохода