Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

– Так ведь сухой закон, – хихикнула продавщица. – Торговать запрещено.

– Ах да, конечно, – вспомнил я, – завели порядки как в старой Америке… Н-ну ладно.

Хакасочка проговорила бойко:

– Но если уж вам невтерпеж, могу посоветовать. Бегите налево, вон туда! – Она высунулась из окошка и махнула рукой. – Видите, открытая дверь… Может, еще успеете, найдете что-нибудь.

Открытая дверь, как выяснилось, вела в помещение аптеки.

И едва я приблизился к ней, оттуда навстречу мне вышел скуластый приземистый человек в безрукавке из козьего меха. Голову его покрывал красный крапчатый, туго завязанный платок. В углу рта торчала дымящаяся трубочка. А в руках он держал большую вишневого цвета коробку с надписью: «Косметический набор „Красная Москва“».

Он толкнул меня плечом, но даже и не заметил этого, не посмотрел в мою сторону. Взор его был прикован к «Красной Москве».

Девушка, торгующая в аптеке (внешне точно такая же смуглолицая и молоденькая, как и продавщица из магазина), сказала мне с явным сочувствием:

– Если вы за выпивкой, то опоздали. Ни спирта, ни одеколона не осталось… Понаехали утром горцы и выпили все. Разобрали даже косметические наборы. Они у нас три года лежали, накапливались, никто их брать не хотел. А теперь за три часа разошлись. Вот этот тип последнюю коробку унес.

– Зачем же ему целый набор?

– Ну как же, – ответила она серьезно, – там ведь полно всего. Есть и цветочный одеколон, и два флакончика духов.

– До духов уже добрались, – усмехнулся я. – Эстеты!

Отойдя в сторону, горец остановился и с треском вскрыл «набор». Наземь посыпались какие-то тюбики и баночки. Затем он извлек из небольшой коробки еще одну – круглую и меньших размеров. Разъял ее и вытряхнул содержимое. Тотчас же вокруг него заклубилось белое облачко. Легчайшая пыль осела словно иней на сапогах его, на одежде, запорошила придорожные кусты.

И я догадался мгновенно: это же пудра! И еще я понял, сообразил: так вот откуда он, вот он какой – ранний таштыпский снег…

– Но для чего же все-таки высыпать пудру? – вслух подивился я. – Чудак-человек. Отвез бы своей жене.

– Жена его этим не интересуется, – сказала девушка с легкой гримаской, – а ему самому посудина нужна. Коробочка-то ведь пластмассовая, любую жидкость держит. Вот, глядите!

И я увидел: склонившись к луже, горец зачерпнул своей «посудиной» немного воды. Затем вылил туда одеколон и духи. Тщательно все перемешал. И начал с жадностью пить.

Коктейль этот, судя по всему, был силен. Опустошив коробку, горец вздрогнул, сморщился и покачнулся… Но все же устоял.

Медленным, каким-то сонным жестом огладил он вислые, реденькие свои усы. Раскурил трубочку. И вдруг засмеялся и что-то громко запел.

А потом он пошагал нетвердо, вперевалочку. И вскоре скрылся из глаз. Но я еще долго слышал поющий его голос – гортанный, визгливый и радостный.

Глава 5

Правила игры

Таштыпский район – лесостепной. Одним своим краем он смыкается с целинными землями, другим же – с дикой горной тайгой. И если сайоны, спускаясь с гор, искали выпивку в аптеках, то степные хакасы (как более цивилизованные) очень быстро приспособились гнать из зерна самогонку. Впервые я попробовал здешнюю самогонку совершенно случайно на хакасской свадьбе. И вот как это произошло.

Однажды ночью я ехал верхом по краю степи и мечтал о ночлеге… Я проделал за день немалый путь и сильно устал, и лошадь моя – тоже. Эту лошадь я выпросил у районного начальства, и была она в общем-то самой настоящей клячей. И теперь, на ночной дороге, она брела, спотыкаясь, роняя пену с удил. И вдруг впереди замаячили очертания улуса. Послышался хриплый брех собак. Я встрепенулся, и кляча пошла веселее.

Улус оказался маленьким и пустынным. Все уже спали в этот час, и окна были темны. И только в одном месте заметил я свет, уловил шум многих голосов…

Местные жилища своеобразны: веяния новых времен здесь наглядно сочетаются с вековыми традициями. Аборигены живут теперь в обыкновенных рубленых избах (они ведь больше уже не кочуют!), но возле каждой избы всегда, как правило, помещается пестро раскрашенная войлочная юрта… У любого хакаса, таким образом, имеется два дома – зимний и летний. Причем у входа в юрту устроена также и летняя кочевая кухня – по сути дела, простой очаг, сложенный из камней и накрытый железной жаровней.

И в той усадьбе, к которой я сейчас подъехал, освещены были изба и юрта, а в очаге пылал, треща, яркий огонь – там что-то жарилось, – и шаткие отблески пламени лежали на лицах толпящихся вокруг людей.

Один из них подошел к ограде и окликнул меня:

– Эй, откуда едешь?

– Из Таштыпа.

– А где вообще живешь?

– Далеко. В Абакане.

– Ну а куда направляешься?

– Пока никуда, ищу ночлег…

В Хакасии, как и во всех азиатских областях, издавна принадлежащих России, население говорит в основном по-русски. (Ведь русский язык – официальный. Он преподается в школах, с ним связана вся общественная жизнь!) И потому с человеком, окликнувшим меня, разговориться было нетрудно. С минуту он помолчал, разглядывая меня, потом сказал:

– Слезай с коня, будь гостем! Здесь и переночуешь, и выпьешь… Выпивки нынче много. Специально заготовили. Водки, правда, нет, но самогоночка – первый сорт. Чистая как слеза!

– А что вообще у вас тут творится? Праздник, что ли, какой?

– Сын мой женится. Видишь – пируем?

Вскоре я сидел уже в доме, в кругу гостей, скрестив по-восточному ноги. Передо мной на полу – на белой свадебной кошме – были расставлены широкие глиняные блюда с жареной кониной, отварной бараниной, стояли во множестве кувшины с кумысом и самогонкой. И я, как и все, охотно пил и ел, жевал пахучее сочное мясо и разглядывал молодых.

Хозяйский сын Степан был плотный широколицый парень. И рядом с мощной его фигурой невеста казалась совсем еще девочкой; худенькая, миниатюрная, она сидела склонив голову, отягченную высокой сложной прической, какими-то широкими заколками, крупными длинными серьгами… Ей подносили самогонку – и она охотно пила. И каждый сделанный ею глоток сопровождался одобрительным ревом гостей:

– Грейся! Оттаивай! Намерзлась небось за вчерашнюю-то ночь!

Пьяные эти вопли перемежались игривыми шуточками. И, прислушиваясь к ним, я наконец понял, в чем дело. Девушка, оказывается, была похищена.

Умыкание невест – старая традиция, почти уже исчезнувшая в центральных районах Хакасии и сохраняющаяся лишь в некоторых глухих ее уголках… Украденную невесту доставляют в улус жениха и запирают там в холодной юрте. Запирают, раздев предварительно догола… А сам похититель, который помещается с ней вместе, остается,