Сказки - Наталья Кодрянская

из гипопотама, львом из робкой овцы, но никаким и самым изумительным маскарадом себя не переделаешь. А надо, чтобы каждый оставался самим собой — какой он ни есть, и не гонясь за чужим обличьем, что-то сделал бы со своей душой. И только когда огненной жалостью расплавится сердце, и забыв себя, отдашь его людям и зверям, станешь больше льва и прекраснее лилии.

ОТЛЕТ

ервыми замолкли соловьи, и в лесу сразу стало темнее и глуше.

Судили, рядили птицы кому куда лететь.

Мудрец ворон, запасшись гербовой бумагой, писал неизвестно кому прошение о въезде в заморские страны. И так из осени в осень разрисовывал бумагу трехгранным вороньим письмом и ходил с лапами в чернильных пятнах. Птицы пробовали было над ним посмеяться, да он без труда зажал им клюв.

— Я, мол, лицо государственное, как же мне обойтись без бумажной волокиты. А вы глупые птицы, вы только горло дерете, а я пишу, да и ответа ждать мне дано сроку сто лет с лихвой!

Дятел только пожимал плечами.

— Да ну их, пусть уезжают. Надоели мне страх как. Вот другое дело, как снег выпадет, небо станет серым, соберется вся наша братья вечерять, тут и речи пойдут не такие. А эти перелетные — ужасные брехуны: вы слыхали, намедни журавль врал, будто страна есть, где солнце не садится за горку, а все на горке сидит и нет-нет для забавы огнем в кого попало швырнет.

От веселых сборов, от суеты, что подымали отлетные, было как-то особенно грустно.

Лиса угрюмо бродила по лесу и с досадой думала:

— Сколько снеди крылатой улетает. Только будущим летом, небось, случится полакомиться.

Просила белка проезжих журавлей:

— Милые жури, возьмите меня с собой. Страсть как хочется путешествовать.

Где там, засмеяли:

— Не беличье дело, — говорят, — да и глаза у тебя не так устроены. Никакой дали не увидишь, а все дело в панораме.

А дикие утки от белки только отмахивались.

Совы были в большом волнении, надели дорожное платье, и даже на ночь не раздевались, все ждали приглашения в заморские страны.

Еж, что не спал по ночам, слышал, как падал на землю каждый лист, как ломалась каждая сухая ветка, как под лапой загулявшего зверя вздыхала трава.

Грибы уходили до будущего лета в свое подземное грибное царство. А рябина в предутренних заморозках стояла в серебряной броне. В паутине запуталась муха и даже не пыталась освободиться, и только сердито на кого-то жужжала, что лето прошло слишком быстро.

Миша целыми днями сидел на заваленке, глядя в небо: ждал условного знака, чтобы завалиться спать.

Сначала ровными черными треугольниками пронеслись журавли. А потом аисты, нескладно размахивая крыльями, стали забирать высь и скрылись за войлочными облаками.

Рыжик уселся на дорожке и грустно глядел на ласточек, что подолгу отдыхали на перепутьи. Папа заяц начал вставлять в окна зимние рамы, а мама зайка, озабоченная и хлопотливая, принялась набивать обручи на бочку со свеже-просоленными огурцами.

А потом уныло зашумел голыми верхушками лес. Сперва пошел мелкий скучный дождь, а к вечеру его сменил холодный ветер. Это ты, осенняя пора, размывая черные дороги, прокладываешь путь белой зиме.

СКАЗОЧНИК ВОРОНЕНОК

ыла рождественская ночь, счастье разливалось по земле, заглядывая во все углы, и не только к людям, а и к зверям.

Бабушка-ворона принарядилась, но не пошла на медвежью елку: у Михайлы Иваныча в медовом терему, как всегда, собрались звери и птицы. Сидя у себя дома, бабушка мечтала и видела елку, осыпанную блестящими звездами, видела и лису — старая завистница, готовясь на елку, вертелась перед зеркалом, и скаля от удовольствия зубы, любовалась на свой кумачевый праздничный кушак.

Представляла себе бабушка-ворона, как ее внуки и правнуки пляшут вокруг елки. И задумалась: кому из внуков передать свой дар сказывать сказки? И вдруг видит, перед ней вороненок Степа. К бабушке Степа всегда прилетает с веревочкой, сам себя и привяжет: боится, что и нехотя, а улетит, такой непоседа! А для бабушки-вороны нет большей обиды, когда кто из внучат сказку плохо слушает.

Проверив крепко ль Степа завязал узелок, бабушка-ворона принялась было за сказку, но видя, что Степа хмурится, сказала:

— Как же ты не на елке, Степа?

— Вот, бабушка, — сказал вороненок, — летел я сегодня по полю, а шли двое: большой человек и маленький — и только маленький хотел меня зашибить палкой, большой и говорит:

«Нехорошо, брат, да еще в сочельник, грех на душу берешь!» А маленький отвечает: «Разве у них душа есть?» Тут я и улетел.

— И хорошо сделал, — пробурчала одобрительно ворона.

— А у тебя, бабушка, что за душа? — лукаво спросил Степа, — какая она?

— Моя душа, друг мой Степа, звезда! — важно проговорила бабушка.

— Настоящая?

— Еще бы не настоящая! Моя душа одна из самых крупных звезд на небесах. В августе, когда звезды ближе всего к земле, я с ней перемигиваюсь. Громадная! Все жду как она спустится ко мне на ветку. Хочется мне хоть разок ее клюнуть: очень, должно быть, твердая. Да какая же звезда не твердая! — глубокомысленно заключила бабушка, отвязывая Степу: у нее совсем пропала охота сказывать, — пойди, Степа, на елку погляди.

Но вороненок Степа, прижавшись к бабушкиной ноге, прекрепко спал.

В эту счастливую рождественскую ночь приснился вещий сон вороненку. Ему снится, он поднялся до самых небес. А навстречу, играя, плывет пурпурная звезда. И звезда спрашивает: «Хочешь, Степа, я буду твоей душой? Смотри, какая блестящая твоя душа, какая сказочная доля!» — Хорошо, — отвечает Степа, — будь моей душой. Но я не маленький человек со снежного поля, я не бабушка-ворона, я вороненок. Ты меня не покинешь! — «А разве душа может покинуть?» И она блеснула таким светом, что Степа проснулся.

И с той счастливой рождественской ночи вороненок Степа стал сказывать сказки. Да такие, что сама сказочница бабушка заслушается.

НЕЗЛОБУШКА

В некотором царстве — далеком государстве жил царь с царицей и была у них дочь царевна Незлобушка. И уж как хороша и умна царевна, одно горе: в радости не улыбчива, а в беде не горестна.

Тужили немало царь да царица, а поделать ничего не могли. Посоветовали им добрые люди позвать знахаря, так они и сделали.