Тайна Гуччи. Правда, которая ждала своего часа - Аллегра Гуччи

детей. «Вам я ничего не оставлю, – объяснила она со свойственной ей безапелляционной резкостью, – но хочу оставить кое-что для них». И снова соврала: в итоге она проигнорировала и внучек, которые поддерживали и терпели ее долгие годы и чьи души она вымотала, и правнуков. Ничего неожиданного.

Вместо этого она разделила свое состояние между дочерью Патрицией и Фондом Фернандо и Сильваны Реджани, созданным с благородной целью помочь нуждающимся детям и пожилым людям. Каждый прокладывает себе дорогу в рай так, как верит и как умеет.

На то, что завещание Сильваны стало результатом странного развития событий, указывают некоторые подозрительные обстоятельства. Во-первых, документ составил нотариус в больнице, когда состояние бабушки стремительно ухудшалось. Но прежде, чем пустить нотариуса в палату, бабушка попросила сиделку тайно записать встречу и даже умоляла предоставить запись мне. Как будто не доверяла ему до конца. Противоречивое поведение: сначала она произносит то, что звучит как просьба о помощи (тайная запись, которую нужно передать мне), а затем диктует нотариусу свою последнюю волю. Которую, как мы видели, а точнее, слышали, вряд ли можно охарактеризовать как дружеские отношения с дочерью или внучками.

Трудно дать этому объяснение. Возможно, из-за тяжелого состояния она не всегда была в себе. Может, речь шла о капитуляции: устав от игры, от противостояния с нотариусом (причем не с тем доверенным нотариусом, который помогал ей всю жизнь, а с новым, взявшимся из ниоткуда и ставшим новоиспеченным «другом»), бабушка отдалась на волю обстоятельств, но хотела оставить свидетельство того очень важного момента. Есть еще одна деталь, которая заставляет задуматься. Угадай, дорогой папа, кто стал пожизненным президентом Фонда Фернандо и Сильваны Реджани, которому досталось больше половины активов? Конечно же, адвокат Маурицио, Джани.

Кто знает, может, рано или поздно мы сможем пролить свет и на эти моменты.

Честно говоря, папа, я все еще колеблюсь между образом слабой женщины – женщины, снедаемой честолюбием и жаждой денег, все меньше способной понимать и формулировать свои желания, которой жонглируют фальшивые друзья, – и образом стервы, которая прекрасно знает, что делает и чего хочет. Последние годы своей жизни Сильвана провела в заложниках у убогого круга заботливых знакомых и чересчур заботливых «друзей». На ее похоронах будут присутствовать только ее дочь Патриция, ненавистная Кано, официант и обычные, более или менее элегантные светские хищники. Из настоящих, бескорыстных друзей не будет никого.

7

Патриция, от Санкт-Морица до Сан-Витторе

Дорогой папа,

нам нужно поговорить о моей маме – твоей бывшей жене. Это письмо такое трудное, такое необходимое для меня, самая тяжелая часть моих посланий, потому что оно касается ее, скажем так, прямо и непосредственно. В предыдущих главах она оставалась на заднем плане, в стороне или за кадром. Здесь – я хочу, чтобы было так, – она в центре внимания, на нее направлены все софиты (моей памяти, моих чувств).

«На это просто нужно было время, малышка» – кажется, я даже слышу тебя. Ты улыбаешься: это доброжелательный упрек, но ты прав. Я ежедневно мучительно пытаюсь примириться со всем, что с ней связано – с преступлением, судебным процессом, тюремным заключением. То, что она пережила – блестящий брак, искупление наказанием, отравляющие душу манипулятивные дружеские связи, разрушительная болезнь, материнство, постоянные нападки мировой прессы, известность и могущество, которое ей сопутствует… и даже борьбу с самой собой – учитывая этот груз пережитого, сложно, если не сказать невозможно, составить о ней четкое, ясное, не вызывающее сомнений представление. Хватит увиливать (это я говорю про себя), поставим вопрос ребром: виновна ли она? Я имею в виду вне юрисдикции суда: виновна ли она в твоей смерти, виновна ли в некоторой степени или вовсе невиновна? Что для меня является правдой?

Я спрашиваю себя об этом каждый день. Спрашиваю – и читаю вопросы в глазах многих людей вокруг. Возможно, ты тоже спрашиваешь меня. Что я чувствую? Что думаю? Что ж, кажется, я вынуждена разочаровать всех и прежде всего саму себя: у меня нет ответа, который закрыл бы этот вопрос раз и навсегда. Я не могу выносить приговор, каким бы он ни был. Потому что я не судья – я дочь, которая смотрит на свою мать, дочь, которая думает о своем отце. Вот и все.

Поначалу, сразу после ареста, я была полностью уверена в ее непричастности: не было альтернативы слепому доверию, вере в невиновность матери. С убеждением в ее невиновности я прожила много лет до ее освобождения из Сан-Витторе. Больше семнадцати долгих лет. Это слепое доверие искусственно поддерживало во мне жизнь во время бесконечной и тяжелой рутины тюремных забот – кошмара, который я могла разделить только с Алессандрой и немного с бабушкой Сильваной. Затем, в первый раз, случилась ее исповедь.

Я никогда не забуду этот день: ее слова остановили время и бросили меня в самую бездну тьмы. Я больше не могла дышать.

В одном из телевизионных интервью она сделала – как мне показалось – полупризнание. На тот момент наши отношения были в принципе хорошими. Сомнение – я все правильно поняла? – растревожило меня: за молнией скоро последует гром, я чувствовала это. Вечером того же дня я позвонила ей. «В общем, – обрубила она меня в какой-то момент, раздраженная моими беспокойством, наивностью и страхом, – все, что я сделала, я сделала только ради вас двоих».

То есть «кое-что» она все-таки сделала.

В тот момент, как будто ужас еще не достиг своего апогея, этими словами она свалила всю тяжесть преступления на меня и Алессандру.

«Она сделала это ради нас». Убила тебя не из ревности, не из обиды, не из корысти, а ради нашего блага. Что она сделала? Она не сказала, но на что бы ни намекала, без сомнений, невольными моральными зачинщиками преступления были мы – я и Алессандра.

И при чем тут «наше благо»? Разве что ее личное благо. Контролируя своих дочерей, наследниц бывшего мужа, она решила бы любую проблему. Сама бы распорядилась наследством, как будто это ее собственность. На вершине ее пирамиды ценностей никогда не стояли ни дочери, ни мужчина, за которого она вышла замуж, пока длились эти отношения, а только ее богатство и власть.

Я была дочерью и уже несколько месяцев матерью. Один вопрос не давал мне покоя: как может мать так относиться к своим дочерям? Я чувствовала, что задыхаюсь.

После того, как прошло оцепенение, начал нарастать гнев. Меня обманули: я приняла ложь за чистую монету. Я взялась за дело, как фанатичный воин, с чистой верой преданной дочери. А теперь реальность, превратившаяся