Тайна Гуччи. Правда, которая ждала своего часа - Аллегра Гуччи

La Repubblica из зала суда 24 июня 1998 года. «В зале суда присяжных, – продолжает автор, – жуткий холод. Разворачивается неожиданный сценарий: стена, которую породило вокруг Патриции невиданное изобилие, причудливая роскошь, даже агрессивная красота, кажется, рушится. Показания официантов, шоферов, домработниц переполнены рассказами о враче, который принес в этот прекрасный дом болезнь, трагедию, одиночество, неуверенность в том, выживет ли она…»

Все прошло хорошо. Патриция благополучно перенесла операцию и вернулась домой с прогнозом нормальной продолжительности жизни. Но операция была очень сложной и тяжелой. Настолько, что профессор Инфузо, свидетель со стороны обвинения, в итоге пригодился защите. Доктор заявил, что, вне всяких сомнений относительно природы болезни, поражение мозга, несомненно, может привести к «психическим расстройствам» поведения, например, к «изменению способности к критике и суждению».

И все же спустя годы кому-то будет что возразить и на это: доброкачественную опухоль, менингиому, выдали за злокачественную астроцитому высокой степени тяжести, чтобы подчеркнуть серьезность состояния здоровья моей матери и выдать ее мужа за человека, который бросил свою тяжелобольную жену, дабы продолжить наслаждаться жизнью с другой женщиной.

Та же статья в La Repubblica заканчивается показаниями в суде Франко Уджери, врача, ставшего другом дедушки Родольфо: «Я уверен, что Маурицио Гуччи, – говорит Уджери, – все еще любил свою жену и очень любил своих дочерей […]. Прогноз был неблагоприятным, и я не видел, чтобы он радовался этому. Наоборот, он очень переживал за своих дочерей». Помимо этого Уджери добавил еще кое-что: «В день операции он сам, отказавшись от помощи секретаря, отправился к флористу: «Только я, – объяснил он, – знаю, какие орхидеи любит Патриция”».

Я не знаю, что думать об этих показаниях. Зато знаю, что первое гистопатологическое исследование показало наиболее критическую картину и было подписано профессором с неоспоримой научной репутацией, а следовательно, было выше любых подозрений в причастности к грязной супружеской ссоре. Не говоря уже о том, что к мнимому «заговору» должны были присоединиться многочисленные специалисты, которые вели мою мать: нейрохирург, онколог, радиотерапевт, невролог, физиотерапевт, нейропсихолог… Кроме того, лечение, которое прошла моя мать – операция, лучевая терапия, реабилитация, – не должно было оставить места для грязных сплетен. Операция, в ходе которой было удалено максимально возможное количество очагов заболевания, сводилась к вскрытию черепной коробки: тут нечего было приуменьшать.

Мне было 11 лет, и я прекрасно помню часы, проведенные в палате миланской клиники в ожидании ее возвращения из операционной. Алессандра, бабушка и я просто ждем. Тебя там не было. Твои враги разделились на тех, кто видел в этом отсутствии признание слабости, если не трусости (страх остаться одному и заботиться о дочерях), и тех, кто усматривал в нем подтверждение твоего равнодушия, цинизма (недостойное безразличие перед лицом риска потерять женщину, которую ты некогда любил и на которой женился).

Тогда все мои мысли были о ней и только о ней. Сегодня я знаю – жизнь научила меня этому, – что на свете, по выражению Гамлета, есть многое, что и не снилось нашим мудрецам. Это не значит, что нужно игнорировать свои обязанности, но это значит, что, во всяком случае, стоит отказаться от иллюзорного пути суждений, чтобы стремиться к пониманию.

Дверь распахнулась, и мы увидели ее, лежащую на кровати. Полусонная, но достаточно бодрая, чтобы жаловаться на холод. Она сделала это. Все мы втроем вздохнули с облегчением. У бабушки в глазах стояли слезы, мы с Алессандрой старались справиться с унынием.

Мы переехали в Санкт-Мориц для реабилитации: несмотря на разногласия, ты открыл для нее двери виллы. Врачи предупредили нас: послеоперационный период будет очень тяжелым. Начиная с удаления – медленного, деликатного, болезненного – излишков клея, использованного для восстановления черепной коробки. Это будет не просто сложно, это окажется сущим адом. Затем лучевая терапия, рвота, судороги. Припадки, которые продолжаются до сих пор. Которые, если не сказать больше, должны навести на мысль о том, что нам не стоит преуменьшать значимость болезни, какой бы она ни была, и те последствия, которые она продолжает вызывать.

Можно ли предположить, что в ее пассивности перед лицом самых беспринципных и корыстных дружков, от Пины Ауриеммы до Лореданы Кано, включая их наглое окружение, кроется нечто большее, чем спонтанная тяга к лести? Не может ли эта хрупкость психики быть признаком ослабления защиты, вызванного самой болезнью? Проведенные моей маме обследования показали, что после удаления опухоли головы – да, не злокачественной, но, повторяю, «размером с мандарин» – в ее мозге образовалась дыра. В медицине это называется «синдромом лобной доли» – клиническая картина, характеризующаяся серьезными когнитивными нарушениями. В том числе неспособностью оценивать реальность (например, отличать искренние чувства от ложных), отсутствием критического отношения к своим поступкам, трудностями в исправлении своих ошибок и, как следствие этого, стремлением повторять их. Об этом в зале суда рассказал профессор, оперировавший Патрицию.

Она всегда говорила, что «не невинна, но невиновна». Запутанная, туманная, удобная формула: так я думала долгое время. Но если вдуматься, она может выражать истину в самой грубой форме. «Не невинная» означает, что она желала твоей смерти и, может, даже добивалась ее, отдавшись в руки людей, которые воспользовались ее отчаянием. «Невиновная» или, по крайней мере, «виновная не во всем» означает слишком поздное осознание, во что она вляпалась, когда позволила втянуть себя в дело, выходящее далеко за рамки ее намерений.

Чем больше проходит времени, тем больше я убеждаюсь в том, что ты и мама любили друг друга по-настоящему. Несмотря на ее эгоцентризм, часто саморазрушительный, я верю ей, когда она говорит, что именно ты, папа, влюбился первым. «Мы ходили гулять вчетвером – я, парень, с которым я флиртовала, и моя подруга, которая делала то же самое с Маурицио, – рассказывала она в интервью газете Corriere della Sera. – Мы ходили в Nepentha на пьяцца Диаз и другие лучшие заведения Милана. Я обожала гулять допоздна и, соответственно, поздно просыпаться. Честно говоря, я и в тюрьме так делала. Тем не менее после первых свиданий вчетвером шли дни, недели. Мы прекрасно проводили время. Ужины, вечеринки, мероприятия… От подруги я узнала, что Маурицио с самого начала положил на меня глаз, и в какой-то момент она сдалась, предоставив ему полную свободу действий. Только я ничего не замечала. У него были глаза как у вареной рыбы, да и в любом случае я была королевой Милана, поэтому со мной надо было обращаться поделикатнее… Когда наша четверка распалась, потому что сформировалась только одна из пар, я стала часто бывать с ним и первым делом отвела его в парикмахерскую. На эти напомаженные волосы невозможно было смотреть. Впрочем, как и на сколотый передний зуб». Это не была любовь с первого