Феноменология религии Мирчи Элиаде - Анатолий Алексеевич Горохов

важные для человеческого существования. Небесный Отец есть Высшее Существо типичных кочевников, которые живут благодаря своим стадам, а те, в свою очередь, зависят от влаги, пролитой с неба на пастбища. Мать Земля есть Высшее Существо типичных земледельцев, кормящихся плодами земли. В более отдаленные времена, предшествовавшие земледелию и скотоводству, Высшее Существо было Владыкой животных. От этого Владыки зависел исход охоты. Следовательно, представления о Высшем существе развились не столько из интеллектуальных потребностей, сколько из озабоченности условиями существования»[263].

При решении вопроса о происхождении идеи Высшего существа Р. Петтацони опирается на свой историкофеноменологический метод. Ученый считает, что «экзистенциальная озабоченность является общим корнем структуры Высшего Существа, но эта структура исторически облекалась в различные формы: Владыки животных, Матери Земли, Небесного Отца. Все эти структуры имеют глубокие связи с разными культурными реальностями, которые обуславливали их и в которых то или иное Высшее Существо находило свое выражение»[264].

По мнению Элиаде, религия также не является чем-то, открываемым посредством «логического поиска причины», как полагал В. Шмидт. Об этом писали и ученики В. Шмидта, например, Пауль Шебеста – католический священник, этнолог и исследователь религий первобытных народов. «Мы соглашаемся, что В. Шмидт слишком сильно выдвинул на передний план причинно-логичное мышление и слишком пренебрег, нерациональным моментом в религии»[265].

Элиаде считает, что человек посредством своей встречи с Сакральным спасается от своего экзистенциального кризиса. Это верно и в отношении поведения человека к Высшим Существам. В этом он во многом сходится во взглядах с Р. Петтацони. Прамонотеизм М. Элиаде, в противовес логическипричинному прамонотеизму Э. Лэнга и В. Шмидта, можно условно назвать созерцательно-экзистенциальным.

Можно сказать, что «хотя мнения этих ученых в большей мере гипотетичны, но могут рассматриваться как важный вклад в философское освещение религии, так как их точка зрения исходит из непосредственных жизненных установок религиозного человека, именно, из религиозного переживания»[266].

Думается, что можно сгладить даже кажущиеся противоречия между ними в оценке генезиса Высшего Существа. Поскольку разум архаического человека вновь открывал, через логический поиск причины сущего, позабытого Творца, а его экзистенциальные потребности не давали угаснуть религиозным переживаниям связи с Ним, в сердце.

М. Элиаде, как мы уже упоминали, говорит обо все возрастающем значении жизненных ценностей и жизни как таковой в менталитете человека практики. В этом он видит начало модификации первобытной религии. Ученый пишет: «Можно сказать, что мы наблюдаем за постепенным понижением сакрального до уровня конкретного, когда жизнь человека и окружающая среда приобретают все больше и больше оттенков сакральности. Вера в мана, анимизм, тотемизм, почитание духов умерших и местных божеств и многое другое ставят человека в принципиально иное положение, нежели вера в Верховное небесное существо. Меняется сама структура религиозного опыта: какой-нибудь Дарамулун или Тирава (верховный небесный Бог, – добавлено мной А. Г.), например, познается человеком весьма отличным образом от тотемов или духов умерших»[267]. Интересно сравнить точку Элиаде на видоизменение первобытной религии с мнением Владимира Сергеевича Соловьева, которое он выразил в своей работе «Мифологический процесс в древнем язычестве». В.С. Соловьев пишет, что «когда, по причине, действительность которой явствует из ее последствий, но которая сама лежит за пределами эмпирического сознания,[268] чистый первобытный монотеизм стал невозможным для человека и явилась необходимость внешнего проявления духовного единого божества, то эта необходимость поставила рядом с ним независимое от него материальное начало природы в образе женского божества, обусловив этим многобожие и весь мифологический процесс, состоящий в постепенном взаимном определении указанных двух начал, все более и более друг друга проникающих»[269]. Как мы видим, этот взгляд заключается в том, что «недоступное внутренне, божество становится познаваемым только в своем внешнем действии или проявлении – в видимом мире»[270]. Это, в общих чертах, совпадает с точкой зрения и В. Шмидта, и М. Элиаде на модификацию первоначальной религии.

В свою очередь, и Шмидт, и Элиаде указывают на изменения в материальной жизни и культуре как подоснову религиозных изменений. Оба считают такой причиной возникновение земледелия. Так, Шмидт выделяет «материнскоправовых земледельцев» – третий тип, так называемых «продвинутых культур»»[271].

М. Элиаде также полагает, что в результате возникновения земледелия и соответствующей ментальности, Боги неба повсюду заменяются богами плодородия. Элиаде пишет: «Бог грозы динамичен и силен, вокруг него разрастаются мифы, его культ становится пугающе огромным; но он более не Творец Вселенной и человека, он не всеведущ, иногда он лишь супруг великой богини»[272]. С возникновением земледелия Элиаде связывает и появление человеческих жертвоприношений. Он связывает их со страхом первобытного человека, который заключается в возможном исчезновении природных объектов: солнца, луны, растений. Так как, «космогонический миф включает в себя ритуальную (т.е. насильственную) смерть изначального великана, из тела которого были сотворены миры и выросли растения, – рассуждает Элиаде, – то принесение в жертву людей ставит своей целью «воспроизвести» акт творения, впервые давший жизнь зерну»[273].

Другим аспектом материальной жизни, повлиявшим на изменение жизни религиозной, по мысли Элиаде, было возникновение металлургии. Об этом он пишет в своем труде «Азиатская алхимия». Элиаде считает, что «металлургия, возникшая позже, чем земледелие и гончарное ремесло, вписывается в тот духовный универсум, в котором небесный бог, еще сохранявшийся на этнологической фазе собирательства и охоты, окончательно вытесняется могучим богом-оплодотворителем, носителем мужского начала, супругом Великой Земной Матери. Известно, что на этом религиозном уровне идея творения, совершаемого Верховным небесным Существом, отошла в тень, уступив место идее творения через иерогамию и кровавое жертвоприношение; можно даже выделить переход понятия «творение» в понятие «зачатие». Это одна из причин того, что в металлургической мифологии встречаются мотивы ритуального брака и кровавого жертвоприношения»[274].

В металлургии, как и в земледелии, полагает Элиаде, главной фигурой выступает жертва, новое творение осуществляется, именно, через нее. Он пишет: «Важно правильно понять «новизну», выраженную идеей, что творение происходит через жертвоприношение или самопожертвование. Предшествующие мифологии знали, преимущественно, тот тип творения, при котором бог «формует» некую первоначальную субстанцию. Объявление кровавого жертвоприношения условием акта творения – как космогонии, так и антропогонии, – с одной стороны, укрепляет гомологическую связь между человеком и Космосом (поскольку Универсум также ведет свое происхождение от некоего первогиганта, макрантропа), но главное – вводит идею, что жизнь может зародиться лишь от другой жизни, которую приносят в жертву»[275].

Далее в таком мировоззрении космос и человек становятся все более детерминированными, обусловленными магической причинностью: «В подобного рода Космосе, окруженном все той же магической силой, вмещающем одни и те же формы, которые встречаются на всех уровнях существования, болезни не могут иметь иной