Страсть. Женская сексуальность в России в эпоху модернизма - Ирина Анатольевна Жеребкина

Другими словами, сексуальность как основное измерение субъективности в дискурсе русского символизма признается концептуально значимой только при условии исключения из нее измерения объектности, физиологичности, т. е. будучи подвергнутой процедуре десексуализации и репрезентированной в форме асексуального.

Одним из идеологов Вечной Женственности была, как известно, Зинаида Гиппиус, которая и стремилась буквально воплощать асексуальный идеал сексуальности в среде русских символистов. Её белые, цвета невинности платья, надеваемые во время публичных выступлений в Религиозно-философских собраниях, её длинная заплетенная коса, которую носят незамужние девушки, подчеркнутое отсутствие чувственного влечения заставляют мемуаристов описывать Гиппиус в характерном для того времени словаре «нетелесной сущности» и «нетелесного идеала». Хотя по версии Акима Волынского, разделившего всех творческих женщин эпохи русского модернизма в работе Русские женщины[110] на два вида – «друидессы» (асексуальные) и «амуретки» (сексуальные женщины), Гиппиус относится именно к разряду вторых. «Вечером, опустивши массивные шторы в своем кабинете дома Музури на Литейном, она, – пишет Волынский, – любила иногда распускать поток своих золотых сильфидных волос. Она брала черепаховый гребень и проводила им по волосам, вызывая искорки магнетического света».[111]

Не можем ли мы предположить, что именно в целях нейтрализации этого тревожного и мучительного воздействия женской сексуальности как «темного континента» в символистской философии и возникает концепция Нового Тела (в частности, трансгрессивной Вечной Женственности), в оковы которой попадает Нина Петровская?

Убивать. История женской страсти: в кого стреляла Нина Петровская?

Итак, 14 апреля 1907 года Нина Петровская стреляет в упор в Валерия Брюсова, но пистолет дает осечку. Все без исключения мемуаристы (Владислав Ходасевич, Нина Берберова, Юрий Терапиано, Роман Гуль) пишут о том, что Петровская стреляла в Белого.

На самом деле Петровская стреляла в Брюсова, но произошло это на лекции Белого. Мемуаристы же, по-видимому, симптоматически направляют дуло пистолета Нины Петровской в сторону того, кто выступил первым объектом её роковой страсти и последовавшего её падения.

О Белом, каким он был в это время, пишет Ходасевич: «Им восхищались. В его присутствии все словно мгновенно менялось, смещалось или озарялось его светом. И он в самом деле был светел. Кажется, все, даже те, кто ему завидовал, были немножко в него влюблены».[112] Или: «Белый в ту пору был в большой моде. Дамы и барышни его осаждали». Одновременно Ходасевич вспоминает, с какой иронией Белый в это время относился к женщинам: «“ – Ах, что за прелесть эта милейшая мадемуазель Штаневич! Я от неё в восторге! – Борис Николаевич, да ведь она Станевич, а не Штаневич! – Да ну, в самом деле? А я её все зову Штаневич. Как вы думаете, она не обиделась?” Неделю спустя опять: “Ах, мадмуазель Штаневич! – Борис Николаевич! Станевич! – Боже мой! Неужели? Какое несчастье!” А у самого глаза веселые и лживые».[113] Берберова в Курсив мой добавляет, как уже было сказано, к этому амбивалентному образу существенную деталь «второго плана» из жизни Белого – его любовь к горничным… И действительно, асексуальная метафизика Вечной Женственности русских символистов гармонически соседствует с практиками сексуальности их повседневной жизни и быта, не оказывая никакого воздействия на них.

Для того, чтобы войти в культуру символистов повседневные практики сексуальности должны были приобрети характер творческих, экспериментальных, пусть даже в комической форме, как, например, в кружке Брюсова: «…на каком-то символистском вечере в Москве, где читались стихи, много пилось, много говорилось о всяких “чарах”, “мигах”, “одержимости”, “оргазмах”, когда вечер был в полном разгаре, далеко за полночь, Брюсов предложил потушить электричество и всем раздеться. А через десять минут – зажечь. Согласились. Электричество потушили. И через десять минут зажгли. Что же все увидели? Никто, оказывается, не разделся, кроме Ященко. Он один стоял голый. Поднялся общий хохот, выкрики. И страшно смущенный Ященко начал торопливо одеваться, прикрывая свою адамову наготу».[114]

Другими словами, эксперимент в сфере сексуальности в контексте эстетики символизма ставился на себе лично и понимался буквально. Поэтому выстрел Нины Петровской в Брюсова воспринимался как ординарное житейское событие. Примечательным является только тот факт, что все мемуаристы написали о том, что она стреляла в Белого.

Роман Нины Петровской с Андреем Белым продолжался зимой 1903–1904 годов. Закончился он болезненно для героини романа: Белый бросил её, обвинив в «низких» страстях и в своем «падении». Как уже было сказано, чтобы вернуть внимание Белого, Нина заводит роман с Брюсовым и оказывается полностью вовлеченной в эти отношения. Брюсов пишет роман Огненный ангел, где прототипами героев романа и их отношений (Ренаты, Рупрехта и Генриха) послужили реальные любовные отношения Петровской, Белого и Брюсова: Андрей Белый был представлен ангелом, светлым полюсом в романе, а Брюсов ассоциировался с темными силами в качестве «мага» и дьявола. Брюсов писал роман по мере развития реальных любовных отношений. Как только отношения исчерпали себя в жизни, роман также был дописан. Брюсов навсегда отправил Нину из России. Нина становится алкоголичкой, морфинистской, калекой (хромает на одну ногу после попытки самоубийства), нищенкой, занимается проституцией. 23 февраля 1928 года она покончила с собой в Париже, открыв газ в своей квартире. Отношение к обоим бросившим её мужчинам у Нины Петровской было разным: Белого она не любила до конца своих дней, а о Брюсове оставила очень «человечные», по выражению Горького, воспоминания. Во время своей первой встречи с Белым в 1903 году Нина Петровская была женой преуспевающего владельца книгопечатного бизнеса…

Среди всех мемуаристов только Ирина Одоевцева уточнила траекторию Нининого выстрела: «“Да, да, – говорю я. – Да, я знаю. Когда Брюсов наконец бросил Нину Петровскую, она на вечере в Политехническом музее стреляла в вас как главного виновника всех её несчастий. Но револьвер дал осечку”. Белый отчаянно машет на меня руками. “Ах, нет, нет! Совсем нет! То есть и нет, и да! Она действительно навела на меня револьвер, прицелилась в меня. А я не шелохнулся. Я стоял перед ней на эстраде, раскинув руки и ждал. Ждал смерти. Но она не выстрелила в меня. Она перевела револьвер на Брюсова. А он, как барс, – и откуда в нем такая ловкость, в нем, неповоротливом и хилом? – прыгнул с эстрады и выхватил у неё из руки револьвер. Она все же успела выстрелить, но пуля попала в потолок».[115]

То есть, оказывается, целилась в одного, а стреляла в другого. То есть – сразу в обоих?..

«Женщины не существует»?… («новое тело», наркотики)

Могла ли Нина Петровская реализовать себя каким-либо иным образом, например, посредством нового символистского женского письма? Как уже было сказано, окружавшие Нину Петровскую