Преодоление искусства. Избранные тексты - Лазарь Маркович Лисицкий

эти летящие и бегущие твари – люди. Сквозь маски четвероногих или пернатых они смотрят человечьими глазами. Это очень примечательная черта еврейского народного искусства. Что являет собой в Могилёвской синагоге львиная голова в изображении зодиакального созвездия Льва, как не лицо раввина?

Над фризом расцветает огромный растительный орнамент, кольцом охватывающий весь потолок. Еще выше – череда медальонов скорее ориентального, я бы сказал – мавританского стиля. Сложные плетения в них – мотив, отчетливо напоминающий рисунок Леонардо да Винчи для печати его Академии[96]. И теперь я вспоминаю, что видел однажды в Милане, в Кастелло, залу, потолок которой, расписанный Леонардо, имеет похожий плетеночный орнамент[97].

Над ним расположены выстроенные в ряд знаки зодиака. Двенадцать композиций в медальонах связанны вместе в единое целое. Изображение знаков зодиака очень самобытно, некоторые написаны удивительно лаконично и выразительно. Таков, например, стрелец. Нарисованы только руки – одна держит лук, другая натягивает тетиву. Это – «сильная рука», «карающая десница» из Библии. И надо всем – в центре «ермолки» – трехглавый орел, сросшиеся воедино русский и польский орлы[98].

На восточной стене над орн-койдешем[99] снова львы, но только здесь они держат уже скрижали, и от них тянется огромный капойрес[100], охватывающий весь орн-койдеш. По сторонам – два панно: слева на северной стене «Вормайза»[101] – некий прóклятый город, окруженный драконом, и Древо Жизни. С другой стороны, на северо-западе[102] – Иерусалим и Древо Познания.

На треугольниках, маскирующих переход от стен к потолку, изображены: на том, что на северо-западе – Шорабор[103]; на другом, на северо-востоке, – дикая коза[104]; на третьем, на юго-востоке, – Левиафан[105]; а на четвертом, на юго-западе, – слон с паланкином на спине.

На стенах – щиты с надписями, священные сосуды из Храма царя Соломона, орнаменты и всевозможные твари.

Богатство форм у живописца – необъятное. И ты видишь, как весь этот мир вырастал из его кисти, как из рога изобилия, как рука мастера без устали поспевала за его стремительной мыслью. С обратной стороны орн-койдеша я обнаружил первые наброски кистью, контур всей росписи, служивший основой для дальнейшей разработки в цвете. Этот контур был нанесен чрезвычайно опытным мастером, чья кисть полностью подчинена его воле.

Цвет живописи – янтарно-жемчужный с кирпично-красными вкраплениями. Его не ухватишь глазом, он живет и колеблется благодаря специфическому свету. На всех четырех стенах под самым потолком – окна. Солнце идет по кругу, и каждый час каждая стена, и в особенности наклонные части свода, освещены по-новому. Это создает непрерывную игру. Живопись при всей ее прозрачности очень насыщенная, сплошь тяжелые цвета: охра, свинцовые белила, киноварь, зелень и мало холодных тонов – синего и фиолетового.

Откуда же берет начало это течение? Где напиталась эта туча, чтобы излиться чудесным дождем?

Оставим исследователям искать ответы, обшаривая море истории искусства. Я же могу только поделиться следующими наблюдаемыми мной фактами. В синагоге всегда имеется небольшая библиотека. В старых синагогах в книжных шкафах стоят тома Геморы[106] и другие старинные издания с богато оформленными титулами, всевозможными орнаментами и виньетками. Некоторые из таких изданий играли в свое время ту же роль, что сейчас иллюстрированные журналы – они знакомили с новейшими формами искусства. Однажды я видел надгробие с таким барельефом: медведь стоит на задних лапах и обнимает цветочный акантовый орнамент. На чердаке синагоги в Друе в груде обрывков книг, напечатанных в амстердамской типографии в XVI–XVII веках, я увидел виньетку с точно таким же мотивом[107]. Не может быть никаких сомнений в том, что автор барельефа на надгробии был вдохновлен этой виньеткой.

Второй пример: резьба и вся композиция многоуровневых орн-койдешей и ренессансно-барочные титулы еврейских книг. Для еврейского резчика эти титульные листы служили образчиками, точно также как для архитекторов – работы Виньола и Палладио[108].

Остался еще вопрос о национальной составляющей этой живописи. Предоставим его психологам и этнографам. Хотелось бы только заметить, что близость этих форм, столь щедро рассыпанных по стенам и своду могилёвской синагоги, с современными им формами у других народов должна заставить их серьезно задуматься. Итальянец Фиораванти построил Успенский собор в Кремле, а его земляк Алевиз – сам Кремль[109]. Финикиец Хирам построил Храм царя Соломона[110]. Подобные свидетельства можно приводить бесконечно.

* * *

И вот теперь, когда признаком культурной нации служат книгопечатание, газеты и журналы, собственный театр и собственная живопись, музыка и тому подобное – а всё это у нас есть, мы тоже являемся культурным народом. Недостает только блистательной родословной. Но поскольку сейчас, то ли благодаря тому, что люди начинают увлекаться стариной, то ли как-то сам собой пробуждается интерес к «народному творчеству», лучше уж мы обойдемся без этой культуры. Не стоит.

Сейчас, когда техника копирования стоит на высоте и печатный станок работает неустанно, эти вещи получат широчайшее распространение и начнут захватывать «художников». Они станут припудривать этот однажды мелькнувший образ, создавать стилизации в его духе, разбивать его на части и преподносить этот винегрет как новое изобразительное искусство – лучше уж без такой культуры. Не стоит.

То, что зовется искусством, может создать лишь тот, кто не знает, что он творит искусство. Только т о г д а это становится памятником культуры. Сегодня искусство будет создаваться только теми, кто с ним борется.

Нам живая собака дороже мертвого льва[111]. Мы знаем: когда эта собака подохнет, она станет львом.

[112]

Merz 1924. № 8–9

Перевод с немецкого Н. Куриевой

НАДОЕЛО всё одно и то же – МАШИНА,

МАШИНА,

МАШИНА,

МАШИНА,

когда касаешься современной художественной продукции. Машина не более чем кисть, даже самая примитивная, которой пишут по холсту всемирной картины. Все инструменты приводят силы в движение, которое имеет целью кристаллизировать аморфную природу – такова цель самой природы.

Это будет, по крайней мере, непродуктивная трата времени, если сегодня кто-то захочет доказать, что сегодня не надо писать собственной кровью и гусиным пером, когда есть пишущие машинки. Так же точно доказывать сегодня, что задача каждого творца, как и искусства, – не изображать, а представлять – это тоже полезная трата времени.

Машина не отделила нас от природы. С ее помощью мы открыли новую, до тех пор неведомую природу.

Современное искусство пришло совершенно интуитивными и самостоятельными путями к тем же самым результатам, что и современная наука. Оно, как и наука, разложило