Российский колокол № 7-8 2020 - Коллектив авторов

книгу жизни с самого начала, подчинившись поэтической магии. И тогда годы растягиваются, потом свёртываются до воронки воображения, в которой время течёт иначе, и – приоткрывается «жизнь до рождения», как «упоительная тайна» бесконечного присутствия души, – и тайну эту постигает поэт как раз в периоды «промежутков и пауз жизни»…

Социопсихологическую сторону повествования, которая точно отражает сладость запрета и скуку разрешённого (это в данном контексте о ловле рыбы), оставляю намеренно в стороне. Всё побеждает поэзия».

Вторая повесть – «Книга белых ночей и пустых горизонтов» («Знамя», № 10/2019) – продолжает первую. Автор и не скрывает, что временами строки – повтор «из «Золотой блесны», написанной во времена пустых читальных залов». Можно отнестись к повести как к ностальгии по прошедшему, ведь автор и здесь честно предупреждает читателя, что он – из прошлого: «Стихи записываю ручкой на бумаге, и в предпочтениях я устарел», можно подвергнуть иронии вечную тему рыбной ловли, обвинив Шкляревского в попытке придать «примитивному занятию» возвышенный ореол, но всё отступит, если взглянуть иначе – через сам текст:

«Онега спит. Куранты где-то отзвонили полночь, а на воде светло.

Поникшие под капюшонами, плывут паломники пустого Севера…»

Или:

«В белую ночь опасные места приоткрывают неизвестное… И кто-то смотрит на меня… Но я уже прошёл овраг, стряхнул спиной озноб и на ходу налаживаю спиннинг.

Один в молчании лесов, но кто-то смотрит…

Солнце за тучами, и от воды исходит холодок. И мне тревожно…»

Конечно, это – стихи: здесь и ритмика, и графика, и образность, и чувство. И вновь – слияние природы и душевного настроя:

«…немокрый дождик, в неуловимой перемене настроений, не обозначенных на местности, но с необычной топографией раскаянья и счастья, вины и благодарности, навеянных тревожной сыростью берёз и темнотою в равнодушных ёлках».

И, конечно, поэзия снова возвращает автора к белорусскому детству: «Тогда я остаюсь у вас и заночую в детстве». Возвращение – вечный мотив Шкляревского: «Стада лососей, огибая Кольский полуостров, идут вдоль берега – только в свою реку, где родились, туда и возвращаются». И конец повести – символичен:

«А в Могилёве – тёплый синий вечер. Открытое окно и голос брата зовёт меня:

– Игорь, иди домой, картошка остывает».

Читатели, любящие древнерусскую литературу, помнят, что Игорь Шкляревский – один из переводчиков «Слова о полку Игореве». Возможно, первым толчком к переводу послужило его собственное имя, имя брата поэта «Олег» тоже – в стихах и в прозе имеет историческую тень. Кстати, Ахматова, скорее всего, полюбила Данте, поскольку увидела сходство своего профиля с дантовским… Но эти случайные первопричины – лишь «золотые ключики» к тому поэтическому пространству, что открывается потом с их помощью. Конечно, Шкляревского захватила поэзия «Слова…», поощрил его труд переводчика и «литературный отец» Д. С. Лихачёв. И до сих пор «Слово…» Шкляревского не отпускает, причём ритмика и даже образы великого памятника трансформируются и сигналят о современности:

Опилки мокнут возле пилорамы,

а за Днепром

не половцы стоят,

стоят до неба

сполохи рекламы,

как от пожаров светится вода.

Смотри, Олег, они идут сюда.

Мелькнут «половцы» и в «Книге белых ночей…».

Очень интересный эпизод в повести: поэт идёт ночью один (символ дороги в русской поэзии – отдельная тема): «Олег уехал в Могилёв, а я остался на пустой дороге», – эпизод несомненно, значимый, своей поэтической протяжённостью уводящий к историческим аллюзиям.

Вообще со временем у Шкляревского особые отношения: он постоянно поворачивает время вспять в мыслях о будущем: «Какая интересная грамматика: лет через двадцать я поймал… прошлое время в будущем». И даже «в точке поплавка на неподвижной леске» поэт способен увидеть «текучую неотделимость прошлого от настоящего».

И если стихи Шкляревского всё-таки сложно отнести к философской лирике, скорее всего из-за достаточно простой личностной парадигмы лирического героя, то здесь, в прозе, после того, как поэту, как всем нам, пришлось оказаться на американских горках современной российской жизни, появились мысли не просто претендующие на метафизические обобщения, но – глубокие, выстраданные, по-настоящему философские: «Листок не дрогнет. Облако не шелохнётся. И только время в этой неподвижности непостижимо исчезает, соединяя будущее с прошлым, вблизи их нет, и я не понимаю этого отсутствия». Связана с темой времени и тема смерти: «Вторая жизнь, увы, сомнительное утешение, но есть вторая смерть», – говорит автор. И «вторая смерть» для него страшнее, ибо имя её – «беспамятство». И, наверное, самые главные слова повести – о сопротивлении второй смерти:

«Но я сильней её и не отдам ей ни минуты счастья.

Пускай грызёт стекло! Хрустальной вазой забивает гвозди.

Пусть заколачивает дверь в позавчерашний день с мелодией аккордеона в прохладной бухгалтерии лесничества, с подсолнухом в окне и стрекозой на деревянных счётах».

В победу – веришь. Наверное, скрыта магическая сила сопротивления «в поплавке из пробки и гусиного пера»…

Голоса провинции

Михаил Афонин

Родился 8 февраля 1974 года. По образованию инженер-геологоразведчик. Окончил Донецкий государственный технический университет (ныне Донецкий национальный технический университет). Живёт и работает в Донецке.

Прозаик, поэт, литературный критик.

Соавтор многих поэтических сборников, таких как «Час мужества», «Воля Донбасса», «Юзовка Сталино Донецк» и других, изданных на территории Российской Федерации, Донецкой и Луганской Народных Республик.

Постоянный автор российских периодических изданий, где опубликовано более двухсот рассказов.

Член Союза писателей Донецкой Народной Республики.

Мир

Солнце пьёт из грязной лужи

Кровь обиженных небес.

Этот мир грозой контужен,

Обездвижен и нетрезв.

Ловит бабочек сачками –

Под булавки пестроту.

Мир за тёмными очками

Прячет боль и красоту.

Перепутав окна-двери,

В дом заходит сквозь стекло.

Мир тоннелями артерий

Пробирается в тепло.

Он уснёт в подвижном сердце

До утра и до весны.

Солнце прибежит погреться…

В клофелиновые сны.

Красно-синее

В синем небе белым кажется

Прошлых жизней след расплывчатый.

Самолётов сталь бумажная

Для забытых и забывчивых.

Синим – буквы о прощении,

Красным – буквы о прощании.

Осень жизни в отражении,

Тихий голос с придыханием.

Опоздали самолётики,

Прилетели не по адресу.

Красным – сердце на блокнотике,

Синим – имя в форме паруса.

Написали и не вспомнили.

Потеряли – не заметили.

Паруса накрыло волнами,

И прошло сорокалетие.

Остаётся только