Измена. Сквозь осколки прошлого - Стася Грей

в стороне. Видела его вдову — ту самую молодую любовницу, которой теперь пятьдесят пять. Видела двух его детей — твоих сводных братьев, которых ты не знаешь. Они плакали. Искренне. Любили его.

Она замолкает. Вытирает глаза платком.

— А я стояла и думала: это мог быть мой муж. Отец моих детей. Дедушка моих внуков. Но я выбрала ненависть. И потеряла всё.

Слёзы текут по моим щекам. Я не могу остановить.

— Не повторяй мою ошибку, — мама берёт моё лицо в ладони. — Если любишь Дениса — борись. Прости. Дай второй шанс. Себе и ему. Если не любишь — отпусти честно. Разведись, раздели имущество, договорись об опеке над Дашей. Но не живи в этой лжи. Не наказывай себя одиночеством в собственном доме.

— Я не знаю, люблю ли его, — шепчу.

— Тогда узнай. Поговори с ним. Честно. Не через адвокатов, не через Дашу. Один на один. Спроси себя: чего ты хочешь? Прожить остаток жизни одна, с обидой в сердце? Или попробовать заново?

— А если не получится?

— Тогда разведёшься. Но хотя бы будешь знать, что попыталась. Не из гордости отказалась, не из мести. А попыталась.

Мама встаёт. Идёт к плите, начинает разогревать борщ. Обычные дела. Обычная жизнь.

Я сижу за столом и смотрю на неё. На эту женщину, которая тридцать лет прожила одна. Из гордости. Из принципа. Из ненависти.

И не хочу повторять её судьбу.

Она ставит тарелку передо мной. Я смотрю на красный борщ, пахнущий детством. Беру ложку.

— Мам, а ты жалеешь? Что не простила отца?

Она садится напротив. Долгая пауза.

— Каждый день, — говорит тихо. — Каждый божий день. Особенно когда вижу, как ты счастлива с Денисом. Была счастлива. До того, как всё рухнуло.

Она делает глоток борща. Я не ем. Не могу.

— Знаешь, что самое страшное? — продолжает мама. — Не то, что он изменил. А то, что я даже не попыталась понять почему. Просто возненавидела. Объявила врагом. Вычеркнула. А ведь мы прожили вместе тридцать лет. У нас была ты. Были планы, мечты. Всё это стоило хотя бы попытки разобраться.

— Но он предал, — говорю я упрямо.

— Предал. Но я предала первой. Когда выбрала работу вместо семьи. Когда перестала быть женой и стала функцией. Он не выдержал — сбежал. Я не выдержала — возненавидела. Мы оба были неправы. Но я была неправа дольше.

Она встаёт, подходит к окну. Смотрит во двор, где играют дети.

— Ты всегда была умнее меня, Виктория. Лучше. Сильнее. Ты стала хирургом, заведующей, спасаешь жизни. Я горжусь тобой. Но не повторяй мою главную ошибку. Не путай гордость с силой. Сила — это уметь признать свою вину. Уметь простить. Уметь попробовать заново.

Она поворачивается ко мне.

— Гордость — это прожить тридцать лет одной, доказывая всем, какой он мерзавец. А в итоге доказать только одно: что ты несчастна.

В дверях появляется Даша. Растрёпанная, в пижаме, но с улыбкой.

— Бабушка! — она бросается к маме. — Ты приехала!

— Приехала, моя хорошая. Как ты?

— Лучше! Смотри — волосы отрастают!

Даша снимает бандану. Действительно, на голове пушок светлых волос. Короткие, но волосы.

Мама гладит её по голове:

— Красавица. Скоро коса до пояса будет.

— Правда? — Даша сияет.

— Правда. А пока — обедать. Я борщ приготовила. Твой любимый.

Даша садится за стол. Ест с аппетитом. Рассказывает что-то бабушке — про школу, которую скоро вернётся, про подруг, про планы на лето.

Я смотрю на них. Две самые важные женщины в моей жизни. Мать и дочь.

Мама права. Я повторяю её ошибку. Работа вместо семьи. Гордость вместо прощения. Одиночество вместо попытки.

Но ещё не поздно. Ещё можно всё изменить.

Если захочу.

Глава 18

Виктория

Я стою за толстым стеклом операционной и смотрю, как готовят мою дочь к трансплантации. Руки прижаты к холодной поверхности, пальцы побелели от напряжения. Впервые за пятнадцать лет медицинской практики я не в операционной — я за её пределами. Бессильная. Бесполезная. Просто мать, которая может только смотреть.

Даша лежит на операционном столе. Маленькая, худая — за четыре месяца химиотерапии она потеряла почти десять килограммов. Лысая голова на белой подушке кажется крошечной. Лицо бледное, почти прозрачное. Под кожей проступают вены — синие ниточки на мраморе.

Анестезиолог вводит препараты. Даша моргает — раз, два, три. Глаза закрываются. Веки дрожат секунду и замирают. Монитор показывает ровный ритм сердца. Дыхание ровное, искусственное — аппарат ИВЛ делает свою работу.

— Пациентка под наркозом, — голос анестезиолога через динамик. — Приступаем к подготовке.

Медсестра обрабатывает грудь Даши антисептиком. Оранжевая жидкость растекается по бледной коже. Потом — стерильные простыни. Остаётся только небольшое окошко в районе ключицы. Туда войдёт катетер — центральная венозная линия, через которую введут костный мозг Дениса.

Я сжимаю зубы так сильно, что челюсть болит.

Справа от меня — ещё одна операционная. Там Денис. Я поворачиваю голову, смотрю через второе стекло.

Он лежит на животе. Обнажённая спина, мышцы напряжены, даже под наркозом. Анестезиолог склонился над ним, проверяет показатели. Хирург-трансплантолог — профессор Степанов, лучший в Москве — обрабатывает область таза. Там, в тазовой кости, находится костный мозг. Стволовые клетки, которые спасут Дашу.

Если всё пойдёт хорошо.

— Начинаем забор, — голос Степанова.

Он берёт длинную иглу — толстую, устрашающую. Я видела такие сотни раз в учебниках, на демонстрациях. Но сейчас эта игла войдёт в тело человека, которого я когда-то любила. Может быть, люблю до сих пор. Не знаю.

Степанов устанавливает иглу на гребень подвздошной кости. Надавливает. Игла входит в кость — медленно, с усилием. Денис не шевелится. Наркоз глубокий.

Я представляю боль, которую он почувствует после. Степанов предупреждал: "Несколько дней будет больно ходить, сидеть. Обезболивающие помогут, но дискомфорт останется. Это инвазивная процедура". Денис кивнул тогда: "Неважно. Делайте".

Игла проникла полностью. Степанов подключает шприц. Начинает забор. Я вижу, как в прозрачный цилиндр поступает густая багровая жидкость. Костный мозг. Красный, живой, полный стволовых клеток — тех самых, что создают кровь.

Кровь Дениса станет кровью Даши.

Отец буквально отдаёт часть себя, чтобы дочь жила.

Слёзы текут по моим щекам. Я не вытираю. Просто стою и плачу, глядя, как заполняется шприц. Один. Второй. Третий. Нужно минимум 150 миллилитров костного мозга. Степанов работает методично — меняет точки прокола, чтобы получить достаточно материала.

Двадцать минут. Процедура длится двадцать минут. Для Дениса это — боль, риск, жертва. Для Даши это — жизнь.

Степанов заканчивает. Извлекает иглу, накладывает давящую повязку на места проколов. Отдаёт пробирки с костным