Измена. Сквозь осколки прошлого - Стася Грей

максимальные дозы иммуносупрессоров — циклоспорин, такролимус, метилпреднизолон. Пытаемся подавить реакцию отторжения. Пока не работает.

— Что ещё можно сделать? — спрашиваю я. Врач во мне требует плана.

— Есть экспериментальный препарат. Антитимоцитарный глобулин нового поколения. Он не зарегистрирован в России, но я могу достать через коллег из Германии. Самолётом, к утру. Но это риск. Препарат агрессивный, побочные эффекты тяжёлые. Может убить её быстрее, чем отторжение.

— А без него? — голос Дениса.

Кузнецова смотрит на него прямо:

— Без него она умрёт. Сегодня ночью. Максимум — завтра утром.

Слова повисают в воздухе. Я слышу каждое. Понимаю каждое. Но не могу принять.

— Везите препарат, — говорю я твёрдо. — Любой ценой. Немедленно.

Кузнецова кивает:

— Я позвоню сейчас. Но вам нужно понимать: шансы пятьдесят на пятьдесят. С препаратом — тоже пятьдесят на пятьдесят. Просто другой риск.

— Без него — ноль, — говорю я. — С ним — хоть какой-то шанс. Везите.

Она уходит. Мы остаёмся в коридоре.

Денис оседает обратно на стул. Я стою. Не могу сидеть. Хожу взад-вперёд. Три шага вправо. Три шага влево. Механически.

— Вика, — голос Дениса тихий, — это моя вина.

Останавливаюсь. Смотрю на него.

— Что?

— Моя вина. Мой костный мозг. Моя кровь. Её организм отторгает меня.

Он смотрит на свои руки. На пальцы, сжатые в кулаки.

— Я думал, что спасу её. А я убиваю.

Подхожу. Сажусь рядом. Беру его руки в свои.

— Нет. Ты не убиваешь. Это не твоя вина. Отторжение — это риск любой трансплантации. Мы знали. Тебя предупреждали. Это не ты. Это её иммунная система сходит с ума.

— Но если бы не я...

— Если бы не ты, она бы уже умерла. Четыре месяца назад. От лейкоза. Ты дал ей шанс. Четыре месяца жизни. И ещё может дать больше. Если препарат сработает.

Денис качает головой:

— А если нет?

— Тогда... — голос ломается. Не могу договорить.

Он обнимает меня. Я вжимаюсь в его плечо. Плачу. Тихо, беззвучно. Мокрю его рубашку слезами.

Мы сидим так долго. Не знаю сколько. Время в коридоре реанимации течёт иначе. Вязко. Медленно. Как кровь.

* * *

Ночь. Я не знаю который час. Смотрю на телефон — три утра. Прошло девятнадцать часов после трансплантации. Семнадцать часов кризиса.

Препарат из Германии ещё не прилетел. Рейс задерживается. Погода. Кузнецова на связи каждые полчаса: "Ещё держится. Но долго не протянет".

Мы с Денисом сидим в коридоре. Не уходили. Не ели. Не спали.

Холодно. Кондиционер гудит на максимум. Я дрожу. Денис обнимает меня. Прижимает к себе. Мы сидим, прижавшись друг к другу. Не от любви. От холода. От отчаяния.

— Вика, — шёпот в темноте, — если она умрёт... я не переживу.

Я поднимаю голову. Смотрю на него. В полумраке вижу его лицо. Измождённое. Постаревшее на десять лет за сутки.

— Переживёшь, — говорю я. Голос твёрдый. — Мы оба переживём.

— Нет. Я правда не переживу. Это моя дочь. Я отдал ей свою кровь. Если она не приживётся... если она умрёт от моей крови... я не смогу.

Я беру его лицо в ладони. Заставляю смотреть на меня.

— Слушай меня. Она не умрёт. Понимаешь? Не умрёт. Потому что у неё нет выбора. Только выжить. Она боец. Она сильная. Она не сдастся.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что она — наша дочь. В ней твоя сила. Моя упёртость. Она выживёт. Обязательно выживёт.

Магическое мышление. Я — врач. Знаю, что желание не влияет на прогноз. Что вера не лечит отторжение. Что любовь не останавливает иммунную реакцию.

Но мне нужно в это верить. Иначе я сойду с ума.

Денис прижимает меня к себе. Мы сидим, обнявшись. Два испуганных родителя в холодном коридоре.

— Вика, — говорит он через несколько минут, — я хочу сказать... если она... если случится худшее... я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя. Любил всегда. Даже когда изменял. Даже когда мы не разговаривали. Всегда.

Слёзы текут снова.

— Не надо, — шепчу. — Не говори так. Как будто прощаешься. Не смей прощаться. Она выживёт. И мы... мы разберёмся. Потом. Но сначала она должна выжить.

— Я просто хочу, чтобы ты знала.

— Знаю, — говорю я. — Всегда знала. Даже когда ненавидела тебя. Знала, что ты любишь. По-своему. Неправильно. Но любишь.

Мы замолкаем. Сидим в тишине. Слышно только гудение кондиционера. Писк мониторов за дверью реанимации. Чьи-то шаги в дальнем конце коридора.

Жизнь продолжается. Где-то люди спят. Видят сны. Просыпаются, идут на работу, целуют детей.

А мы здесь. В аду.

* * *

Утро. Семь часов. Прошли сутки после трансплантации.

Препарат прилетел. Его уже вводят Даше. Кузнецова предупредила: эффект будет виден через три-четыре часа. Либо поможет, либо нет.

Либо. Либо. Всё сводится к этому слову.

Мы сидим на тех же стульях. Не ушли ни на минуту. Приходила медсестра — принесла кофе из автомата, два бутерброда. Я не могу есть. Денис тоже. Кофе выпили — горький, отвратительный, но горячий.

Восемь часов. Девять. Десять.

Ничего. Тишина за дверью. Кузнецова не выходит.

Одиннадцать часов.

Дверь открывается. Кузнецова. Лицо... не серое. Усталое. Но не серое.

Я вскакиваю. Хватаю её за руку:

— Как она?

Кузнецова смотрит на меня. Потом на Дениса. Потом снова на меня.

И улыбается. Слабо. Но улыбается.

— Кризис миновал. Организм принял трансплантат.

Мир останавливается. Я слышу слова, но не верю. Не могу поверить.

— Что?

— Препарат сработал. Иммунная реакция подавлена. Температура падает. Судороги прекратились. Мы начинаем выводить из комы. Если всё пойдёт хорошо — через сутки переведём в обычную палату.

Я оседаю на стул. Ноги не держат. Денис стоит, не двигается. Смотрит на Кузнецову, будто не понимает языка.

— Она... жива? — голос его.

— Жива. И будет жить. Конечно, впереди долгий путь. Реабилитация, контроль, риск осложнений. Но самое страшное позади. Трансплантат прижился. Это значит, она победила.

Денис закрывает лицо руками. Плечи трясутся. Он плачет. Громко, навзрыд, как плачут мужчины, когда больше нет сил сдерживаться.

Я обнимаю его. Плачу тоже. Мы стоим в коридоре, обнявшись, и рыдаем. От облегчения. От счастья. От того, что кошмар кончился.

Кузнецова стоит рядом. Ждёт. Потом кладёт руку мне на плечо:

— Виктория Сергеевна, идёмте. Покажу вам дочь.

Мы идём за ней. Входим в реанимацию. Стерильные халаты, маски, бахилы. Всё по протоколу.

Даша лежит на кровати. Интубационная трубка ещё во рту. Капельницы, мониторы, провода. Но лицо... лицо не серое. Розовое. Живое.

Я подхожу. Беру её руку. Тёплая. Она тёплая.

— Солнце, — шепчу, — ты справилась. Ты победила. Я так горжусь тобой.

Даша не отвечает. Спит. Но пальцы чуть сжимают мою ладонь. Чуть-чуть.