Измена. Сквозь осколки прошлого - Стася Грей

Я перевожу взгляд обратно на дочь.

Хирург — Кузнецова, она вела Дашу с первого дня — уже установила центральный катетер. Тонкая трубка входит в подключичную вену, ведёт прямо к сердцу. Через неё введут трансплантат.

Ассистент входит с контейнером. Внутри — пробирки с костным мозгом Дениса. Багровая жидкость в прозрачном пластике.

Кузнецова берёт первую пробирку. Подключает к катетеру через специальный фильтр. Нажимает на поршень шприца.

Я смотрю, как костный мозг Дениса вливается в вену Даши.

Медленно. Капля за каплей. Багровая жидкость исчезает в катетере, течёт по трубке, входит в тело дочери. Стволовые клетки Дениса сейчас движутся по сосудам Даши. Достигают её костного мозга — пустого, выжженного химиотерапией. Заселяются там. Начинают делиться. Создавать новую кровь. Здоровую кровь.

Если приживутся.

Если организм не отторгнет.

Если не будет осложнений.

Слишком много "если".

Вторая пробирка. Третья. Кузнецова работает спокойно, без спешки. Это не обычная операция — это мистерия. Передача жизни от отца к дочери. Буквально.

Я оборачиваюсь — смотрю на Дениса. Его уже переворачивают на спину, готовят к пробуждению. Лицо спокойное, расслабленное. Он не знает, что в эту секунду его клетки входят в тело нашей дочери. Что он спасает её. Даёт ей второй шанс.

И я понимаю — что бы ни было между нами, как бы он ни предал меня год назад, сейчас он делает то, на что способен только настоящий отец. Отдаёт себя. Без условий. Без гарантий. Просто потому что это его дочь.

Он отдал бы жизнь за неё. Без колебаний.

И за меня когда-то отдал бы тоже.

Было время, когда он любил меня так же сильно, как сейчас любит Дашу. Было время, когда я была для него всем. Когда он смотрел на меня, как на свадебных фотографиях — с обожанием, восторгом, абсолютной преданностью.

Я убила это. Своей работой, амбициями, усталостью. Я превратила его любовь в обиду. Обиду — в побег. Побег — в измену.

Но сейчас, глядя, как его кровь вливается в вены нашей дочери, я вижу: он всё ещё способен любить. Всё ещё способен жертвовать. Просто я перестала быть объектом этой любви.

Последняя пробирка. Кузнецова отключает систему. Промывает катетер физраствором. Закрепляет стерильной повязкой.

— Трансплантация завершена, — говорит она в микрофон. — Пациентка стабильна. Переводим в реанимацию.

Я стою и смотрю, как Дашу перекладывают на каталку. Как везут мимо меня — за стеклом, недосягаемая. Маленькая лысая фигурка под белой простынёй. Монитор попискивает мерно. Капельница качается на штативе.

В её венах сейчас кровь Дениса. Его ДНК. Его иммунитет. Его жизнь.

Они связаны теперь навсегда. Биологически. Неразрывно.

А я? Я связана с ними обоими. Но какими нитями? Любовью? Виной? Привычкой?

Дверь операционной открывается. Выходит Кузнецова. Снимает маску, шапочку. Лицо усталое, но довольное.

— Виктория Сергеевна, всё прошло хорошо. Трансплантат введён полностью. Дарья в реанимации, через час можете к ней.

Я киваю. Не могу говорить. Горло сжато.

— Денис Михайлович очнулся, — продолжает Кузнецова. — Чувствует себя удовлетворительно. Боли терпимые. Можете навестить его тоже.

— Спасибо, — хрипло выдавливаю.

Кузнецова кладёт руку мне на плечо:

— Теперь ждём. Первые сутки критические. Организм Дарьи либо примет трансплантат, либо начнёт отторжение. Будем мониторить каждый час. Но совместимость идеальная, Денис Михайлович — образцовый донор. Шансы очень хорошие.

Очень хорошие. Но не стопроцентные.

Она уходит. Я остаюсь одна в пустом коридоре. Сажусь на пластиковый стул. Кладу голову в ладони.

Двадцать четыре часа. Сутки ожидания. Сутки, когда решится — жить Даше или нет.

Я встаю. Иду в палату интенсивной терапии, где лежит Денис. Стучу. Голос: "Да".

Захожу. Он полулежит на кровати, опирается на подушки. Лицо бледное, на лбу испарина. Боль. Я вижу — он пытается не показывать, но боль есть.

— Привет, — говорит он. Голос осипший после наркоза.

— Привет. Как ты?

— Нормально. Болит, но терпимо.

Подхожу. Сажусь на стул рядом с кроватью. Мы молчим. Не знаю, что сказать.

— Даше ввели? — спрашивает он.

— Да. Всё прошло хорошо. Она в реанимации. Ждём приживления.

Он кивает. Закрывает глаза.

— Денис, — говорю я тихо, — спасибо.

Он открывает глаза. Смотрит на меня.

— За что?

— За то, что сделал. За то, что отдал ей часть себя.

Он качает головой:

— Не благодари. Это моя дочь. Я отдал бы ей всё. Понимаешь? Всё.

Слёзы снова наворачиваются.

— Знаю.

Мы смотрим друг на друга. Долго. Между нами — четыре месяца кошмара. Год до того — кошмара другого. Пятнадцать лет до того — любви, счастья, жизни.

— Вика, — говорит он, — я хочу сказать... когда лежал под наркозом, последняя мысль перед отключением была: "Пусть приживётся. Пусть она живёт. Даже если я больше никогда не увижу тебя, пусть Даша живёт".

Я вытираю слёзы.

— Ты увидишь меня. И её увидишь. Она выздоровеет. Обязательно выздоровеет.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что в ней течёт твоя кровь. Твоя сила. Твоё упрямство. Она боец. Как ты.

Он улыбается слабо:

— Как ты. Ты — самый сильный человек, которого я знаю.

Глава 19

Виктория

Я сижу на холодном пластиковом стуле в коридоре реанимации и смотрю на закрытые двери. За ними моя дочь. Умирает.

Прошло восемь часов после трансплантации. Восемь часов, которые должны были быть началом выздоровления. Вместо этого — катастрофа.

Отторжение. Острое. Немедленное.

Организм Даши воспринял клетки Дениса как врага. Иммунная система — та самая, которую мы четыре месяца уничтожали химиотерапией — внезапно ожила. И атаковала. Не раковые клетки. Здоровые. Донорские. Те, что должны были спасти.

Температура поднялась до сорока двух. Судороги. Остановка дыхания. Интубация. ИВЛ.

Сейчас Даша в медикаментозной коме. Её лёгкие дышат только благодаря аппарату. Сердце бьётся только благодаря препаратам.

Врачи говорят: пятьдесят на пятьдесят. Либо справится, либо нет.

Я — кардиохирург. Я оперирую сердце. Я знаю все цифры, все риски, все протоколы. Я знаю, что "пятьдесят на пятьдесят" в реанимации означает: готовьтесь к худшему.

Но я не готова.

Рядом Денис. Сидит, обхватив голову руками. Не двигается. Не говорит. Просто сидит.

Ему тоже больно. Физически. После забора костного мозга прошло меньше суток. Он должен лежать, принимать обезболивающие, отдыхать. Вместо этого сидит на стуле в коридоре реанимации. Рядом со мной.

Потому что там, за дверью, наша дочь.

Дверь открывается. Выходит профессор Кузнецова. Лицо серое. Она выглядит старше на десять лет, чем утром.

Я вскакиваю. Денис тоже.

— Как она? — голос мой. Чужой. Хриплый.

Кузнецова медленно снимает шапочку. Комкает в руках.

— Критическое состояние. Мы ввели