Аромат империй. «Шанель № 5» и «Красная Москва». Эпизод русско-французской истории ХХ века - Карл Шлёгель

из фотографий и кинохроник, на которых зафиксированы немыслимые преступления и зверства XX века, но никак не из адских запахов того времени, которые улетучились. И все же они существовали. Все эти чудовищные сцены, встающие перед нашими глазами, пропитаны запахами. Запахи можно ощутить в воспоминаниях преступников и их жертв. Зондеркоманды в немецких концлагерях не только потребляли огромные количества алкоголя, но и обливали себя туалетной водой, чтобы «выдержать акцию». Нечто похожее сообщается о расстрельных отрядах НКВД, которые после казней на полигонах Бутова и Коммунарки снимали резиновые фартуки и опрыскивали себя одеколоном 142. В пропагандистских фильмах об эксгумации польских офицеров в лесу под Катынью, снятых по заказу Геббельса, медицинский и судебно-медицинский персонал носит защитные маски против запаха разложения. В американской кинохронике немцы, осматривающие освобожденные лагеря Берген-Бельзен и Бухенвальд, при виде горы скелетов отводят взгляд, зажимая носы платками. Вздумай кто-то написать продолжение книги Алена Корбена «Дыхание чумы и аромат цветов», у него нашлось бы достаточно материала. Он описал бы запах полей сражений, над которыми проносятся не только стальные грозы, но и облака газа. Запах сожженной земли и братских могил. Запах скученных человеческих тел в товарных вагонах, запах депортации. Запах кострищ, оставшихся от сожженных книг. Запах газа, подведенного в газовые камеры. Запах дыма из труб крематориев. Зловоние, источаемое разложившейся плотью, когда приходят весна и оттепель и в воде плавают оттаявшие трупы. Запах пожарищ в городах, разрушенных бомбардировками. И среди всех преступлений странный элемент нормальной дезодорированной жизни: хвойный запах рождественской елки во время войны; аромат банкетов и театральных премьер в оккупированных городах. Что касается реконструкции обонятельных ландшафтов XX века, то в этом направлении уже сделано несколько шагов. Сошлемся на Ганса Риндисбахера, изучившего воспоминания и свидетельские показания о немецких концлагерях и лагерях смерти, или на очерк Екатерины Жирицкой о запахах советских лагерей 143.

Целостность чувственного восприятия, включая обоняние, заметна уже в начале XX века в зловещих предсказаниях современников. Апологет фашизма Филиппо Томмазо Маринетти пишет в «Футуристическом манифесте» (1909): «Война прекрасна, ибо она объединит в симфонию ружейные выстрелы, канонады, прекращение огня, духи и запахи разложения… Поэты и художники футуризма… помните об этих принципах воинственной эстетики в вашей борьбе за новую поэзию и новую скульптуру!» 144 Восприятие лагерного мира, особенно немецких концлагерей и лагерей смерти, тоже прочно связано со зрительными образами. Это поезда, въезжающие в ворота Освенцима-Биркенау; сторожевые вышки и заборы с проволокой, по которой пропущен электрический ток; геометрическое расположение бараков на чертежах концерна «И. Г. Фарбен» или на аэрофотоснимках, сделанных союзниками; печи крематориев, канцелярии и квартиры охранников. Но в воспоминаниях выживших или тех, кто с ними общался, присутствует и обонятельная сторона: зловоние. Люди жили в условиях такой антисанитарии, которая неизбежно обрекала их на смерть. И то же самое происходило в гетто, где десятки тысяч людей, стиснутых в узком пространстве, умирали от голода, истощения и эпидемий. Систематическое массовое уничтожение людей имело свое обонятельное выражение: запах дыма из труб крематориев. О нем постоянно вспоминают выжившие и те, кто жил вблизи лагерей. Но о нем же откровенно рассказывают и те, кто служил на этих фабриках умерщвления, например комендант Освенцима Рудольф Хёсс в своих автобиографических заметках: «Я был обязан часами вдыхать мерзкий, жуткий запах массовых захоронений при эксгумации и сжигании трупов. По указанию врачей я был также обязан лично наблюдать смерть в глазок газовой камеры. Уже при первых кремациях выяснилось, что проводить их на воздухе не удастся. В плохую погоду или при сильном ветре дым разносился на много километров по округе, и все окрестное население заговорило о кремациях евреев, несмотря на контрпропаганду со стороны партий и местной администраций. Правда, все служащие СС получили строгое указание молчать о том, что происходит. Но позже, во время процесса над СС, оказалось, что участники все-таки проговорились. Даже крупные штрафы не удержали их от болтовни» 145.

Запах дыма и пепла, поднимавшийся из крематориев, неотделим от маниакальной риторики нацистов о чистке, чистоте и чистоплотности. «Санация от паразитов», «карантин», «гигиеническое мероприятие», «чистота крови», «дезинфекция» — вот словарь систематического умерщвления людей карательными отрядами или в газовых камерах. Обонятельный аспект смертоносной системы гитлеровского рейха представлен Гансом Риндисбахером на основе документальных свидетельств и изображен Олдосом Хаксли в романе «О дивный новый мир» 146. Узница Освенцима Ольга Ленгель описывает контраст парфюма и дыма, характерный для «белокурого ангела», эсэсовки Ирмы Гризе: «Где бы она ни появлялась, она всегда приносила с собой благоухание редких духов. Ее волосы были спрыснуты целым букетом соблазнительных ароматов. Иногда она изобретала собственные смеси. Непомерное количество духов было, пожалуй, самым изощренным проявлением ее жестокости. Умирающие узники радостно вдыхали эти ароматы. И напротив, когда она выходила от нас, оставляя за собой омерзительный запах сожженной человеческой плоти, накрывавший, словно ковром, весь лагерь, атмосфера становилась еще невыносимее» 147. И Примо Леви, химик по образованию, пишет о том, как на него подействовала обстановка в лагере Буна-Моновиц, филиале Освенцима: «Какой чистый, натертый пол!.. Запах, как удар бича, отбрасывает меня назад: здесь пахнет, как в лаборатории органической химии. На какое-то мгновение в памяти возникает полутемное помещение в университете, мой четвертый курс, с беспощадной остротой ощущается мягкий воздух Италии — и сразу же пропадает» 148.

Екатерина Жирицкая в своем очерке «Запах Колымы» исследует восприятие лагерного мира в творчестве одного из самых важных русских писателей XX века. Он провел 17 лет в разных лагерях, в основном на Колыме, а после освобождения в 1953 году написал «Колымские рассказы», Жирицкая предлагает «читать их носом». При этом она отмечает, что восприятие Шаламова вращается прежде всего вокруг тела. Человеческое тело претерпевало в лагере все формы репрессивной трансформации. Людей корежила поголовная цинга, убивала дизентерия, их кожа шелушилась от пеллагры. Но самой страшной была болезнь голодных — «алиментарная дистрофия», резкое истощение и обезвоживание организма. Напротив, розовощекие, упитанные заключенные, чьи тела говорили об «избытке мяса», всегда вызывали у него подозрение. В лагере это был не только признак благополучия, приближенности к власти, пребывания на верхушке местной социальной иерархии, но часто — знак подлости и жестокости. «Громко предъявляющее себя тело, слишком человеческое, оказывалось плотской метафорой расчеловечивания. Тело возвращает себе почти полную власть над разумом, сметая тонкую пленку культуры, придавая невозможную в нормальных условиях остроту восприятия, в том числе — и запахов. Лагерная жизнь была подчинена единственному закону — животному закону выживания.