Аромат империй. «Шанель № 5» и «Красная Москва». Эпизод русско-французской истории ХХ века - Карл Шлёгель

Запахи цивилизации, культуры (как и все, что напоминало о мире, откуда зеки попали на Колыму) больше не имели значения. Прошлая жизнь казалась сном, выдумкой. Будущего не существовало. „Реальной была минута, час, день от подъема до отбоя — дальше никто не загадывал и не находил в себе сил загадывать“. В этом сегодняшнем дне надо было выжить. Значение имело лишь то, что помогало продлить жизнь и избежать смерти. А запах — как в животном мире — был на Колыме знаком выживания или смертельной опасности» 149.

В Освенциме смертельный запах источали газ и дым. Для Колымы, где восемь месяцев в году держатся экстремальные минусовые температуры, запах смерти или разложения не характерен. У снега холодный, абстрактный запах, экскременты и отбросы застывают на холоде, уборные замерзают, мертвецы превращаются в ледяные столбы, и их, как бревна, складывают на дворе штабелями. Весной, когда наступает оттепель, плоть оттаивает и разлагается. Но мертвые на Колыме не пахнут, с горечью замечает Шаламов. Эти бестелесные трупы были слишком истощены, слишком бескровны и законсервированы в вечной мерзлоте, Люди в лагере умирали не потому, что их убивали, но потому, что им не давали жить. Запах хлеба означал выживание. «Шкалу ценностей заключенного венчал хлеб. В лагере он решал все. Чтобы осознать, что значил на Колыме запах хлеба, надо реконструировать контекст его восприятия. Иначе говоря, понять, чем он был для заключенных. Новеллы Шаламова дают палитру поистине фантастических для нормального человека нюансов восприятия хлеба. Проходной в нормальном быту акт добычи и поглощения хлеба обрастает множеством сложнейших эмоциональных, тактильных, вкусовых и обонятельных оттенков. „Ничто не может сравниться с чувством голода, сосущего голода — постоянного состояния лагерника, если он по пятьдесят восьмой[29] из доходяг“, — свидетельствует Шаламов.

Хлеб же был единственным источником энергии, дающим надежду протянуть тот самый день, дальше которого не рассчитывали. „В отличие от недоступного шоколада или сгущенного молока, о которых можно было только грезить во снах, хлеб был частью не прошлой, а сегодняшней жизни, не бесплотной мечтой, а ощущаемой чувствами реальностью. Хлеб превращался в абсолютное воплощение жизни, подобно тому, как в религиозных обрядах он есть тело Христово“. Все вращалось вокруг хлеба, он определял течение дня. Хлеб не едят, его поглощают. Шаламов описывает тысячу способов продлить это наслаждение. Невозможность принять этот дар означает конец жизни. Не было поступка, на который заключенные не пошли бы ради хлеба. Пытка недоступным хлебом превращается в пытку его запахом. Этот сладкий запах жизни становится одной из наиболее репрессивных обонятельных доминант Колымы. Все человеческие чувства притуплены, но связанные с едой вкус и обоняние обостряются до крайности. „Вкусовая чувствительность голодного арестантского желудка необычайна. Варево из листьев мерзлой капусты пахнет, как лучший украинский борщ, а запах горелой каши напоминает шоколад“. Деформации восприятия так катастрофичны, что, когда уже давно освободившийся Шаламов, пятнадцать лет не евший картофеля, снова пробует его, картофель кажется ему отравой» 150.

После войны. Не хлебом единым жив человек. New Look и стиляги

После освобождения и реабилитации Полина Жемчужина так и не вернулась в парфюмерную промышленность, не говоря уж о возвращении на руководящую должность. А между тем восстановление парфюмерного дела шло полным ходом. Наконец-то заговорили об увеличении инвестиций в легкую промышленность и об удовлетворении потребностей населения. Десятого октября 1953 года вышло постановление Совета министров СССР и ЦК КПСС «О расширении производства промышленных товаров широкого потребления и улучшении их качества», согласно которому производство парфюмерных товаров должно было быть увеличено вдвое. Сырье доставлялось с плантаций Крыма, Украины, Грузии и Средней Азии. Еще в 1947 году в Москве был основан Всесоюзный научно-исследовательский институт синтетических и натуральных душистых веществ. Самым крупным был Калужский комбинат, созданный с привлечением немецких военнопленных и частично использовавший оборудование, полученное еще по американскому лендлизу. К середине 50-х снова заработали разрушенные войной парфюмерно-косметические предприятия в Ленинграде, Казани, Свердловске, Ташкенте и Тбилиси. Они модернизировали ассортимент и продвинули на рынок новые марки, такие как «Ландыш серебристый», «Пиковая дама», «Русалка». В начале 50-х были очень популярны одеколоны «Шипр» и «Тройной». Уже в 1953 году был достигнут довоенный уровень производства 151.

Известный историк советской парфюмерии Наталия Долгополова называет 50-е и 60-е годы прошлого века «золотым веком». Новый семилетний план (1959–1965) был перевыполнен. Общий вес изготовленных духов, одеколонов и туалетной воды в 1965 году составил 30 000 тонн, что означало в среднем 130 граммов в год на душу населения. По этому показателю СССР обогнал тогда крупнейшие капиталистические государства. Продукция шла не только на внутренний рынок, но и на экспорт. Более полумиллиона флаконов было поставлено в 1966 году во Францию, Западную Германию, Финляндию, Канаду, но в основном в страны Восточного блока и третьего мира.

После войны высокий стиль сталинской эпохи проник и в парфюмерию. В 1947 году была даже присуждена Сталинская премия за духи. Флаконы стали роскошными, упаковки самых дорогих духов выглядели как произведения искусства из атласного щелка и шлифованного хрусталя и должны были отражать возросшее чувство национальной гордости и патриотизма. Духи назывались «Малахитовая шкатулка», «Сапфир», «Родная Москва» (марка, выпущенная к 800-летию Москвы) или «Юбилей Советской армии» (одеколон в красной с золотом коробке). Подарочные наборы были настолько изящными, что покупатели не решались выбрасывать упаковки после использования. Во второй половине 50-х и в 60-х украшательство сталинского времени уступило место «новой простоте», во многом продолжавшей линию довоенного модерна.

Этому времени дала название повесть Ильи Эренбурга «Оттепель» 152. Оттепель обозначилась уже сразу после войны, когда на родину стали возвращаться солдаты армии, победившей Гитлера. Они надеялись, что теперь, когда наступил мир, когда завоевана победа, люди будут вознаграждены за все их страдания и лишения, воспользуются плодами победы. Они побывали в Европе и, к своему удивлению, увидели поразительно высокий уровень жизни даже в разгромленной нацистской Германии. Кроме военных впечатлений и снимков, из освобожденных и оккупированных стран на родину трудящихся хлынул поток предметов: мебель, одежда, музыкальные инструменты, трофейные фильмы и духи. Но людям пришлось ждать. Только после смерти диктатора началось время, когда стремление к лучшей жизни смогло заявить о себе. Сотни тысяч зеков вернулись из лагерей, и в стране впервые заговорили вслух о несправедливости и пережитых ими страданиях. Наступил момент, когда приоткрылись двери тюрем и дали о себе знать погубленные и подавленные потенции страны. Наконец-то улучшение настоящего показалось более важным делом, чем построение утопического будущего. Вместо возведения сталинских