Сергей Довлатов: время, место, судьба - Игорь Николаевич Сухих

безличной, персонально не обозначенной силы. «Марамзин говорил: „Если дать рукописи Брежневу, он скажет: «Мне-то нравится. А вот что подумают наверху?!.»“» (5, 65). Это разрушает, корежит его, не принося никакого удовлетворения.

В сфере такой моральной податливости все изображенные в книге «бойцы идеологического фронта», включая рассказчика: от «золотых перьев» до внештатных сотрудников. Они рассказывают о встречах с интересными людьми, но грезят о заграничных тряпках, ругают редакционное начальство, но покорно выполняют самые идиотские задания, говорят о творческой свободе, но с тоской ожидают характеристики для поездки в ГДР. И врут, врут, врут… По приказу и по привычке.

«– Мы даем вам шанс исправиться. Идите на завод. Проявите себя на тяжелой физической работе. Станьте рабкором. Отражайте в своих корреспонденциях подлинную жизнь…

Тут я не выдержал.

– Да за подлинную жизнь, – говорю, – вы меня без суда расстреляете!» (2, 122).

Но вскоре после этого демарша, уволенный по собственному желанию, герой редактирует генеральские мемуары, халтурит на радио, сочиняет брошюру «Коммунисты покорили тундру».

На фоне коллективного портрета служителей газетной музы в «Компромиссе девятом» крупным планом дан образ «рыцаря без страха и укропа» Эрика Буша. (И здесь Довлатов дописывает важный текст вдогонку книге. Рассказ о Буше был напечатан в «Гранях» (1985. № 135) и лишь потом попал в уже опубликованный сборник. Причем Довлатов опять прибегает к хронологической интерференции. Предваряющая курсивная заметка в «Вечернем Таллине» помечена июлем 1976 года, а в самом рассказе редактор мечтает услышать от иностранного моряка поздравления с шестьдесят третьей годовщиной Октябрьской революции: дело, значит, происходит в 1980 году.)

В первой публикации и отдельных изданиях рассказ о Буше назывался «Лишний». Заглавие явно намекает на литературную традицию, напоминает о «лишнем человеке» русской классики. Но по дороге из девятнадцатого века в двадцатый, от Тургенева к Довлатову, определение не случайно оторвалось от своего объекта. Довлатовский «лишний» – иной породы, чем «лишние люди» Тургенева или Гончарова. Любовная игра тех персонажей (русский человек на rendes-vous) трансформировалась в роковое воздействие на стареющих женщин. Их высокое безделье – в газетную поденщину. Идеологический пафос – в «абсолютную беспринципность», сочетающую отчаянное диссидентство, мятежность натуры с рабской покорностью и игрой по правилам.

Эта гремучая смесь написана Довлатовым с легкостью, обаянием, юмором и достоверностью, Буш в «Компромиссе», как и Гурин в «Зоне», – образ среди типов, портрет вместо профиля, лицо среди масок.

Дистанция, отделяющая нового «лишнего» от старых, демонстрируется в кульминационном, ключевом эпизоде. Во время новогодней пирушки-пьянки в редакции, когда опущенный и отброшенный Буш уже почти допущен к столу, может опять рассчитывать на место штатного сотрудника, он совершает очередной бессмысленный, иррациональный поступок – лихим футбольным ударом вышибает поднос с кофе из рук жены главного редактора.

«Я хотел узнать, что произошло. Ради чего совершил Буш такой дикий поступок? Что это было – нервная вспышка? Помрачение рассудка?» Объяснение героя, однако, эффектнее и изысканнее: «Короче, там преобладают свиньи. И происходит эта дурацкая вечеринка. А я сижу и жду, когда толстожопый редактор меня облагодетельствует. И возникает эта кривоногая Зойка с подносом. И всем хочется только одного – лягнуть ногой этот блядский поднос. И тут я понял – наступила ответственная минута. Сейчас решится – кто я. Рыцарь, как считает Галка, или дерьмо, как утверждают все остальные. Тогда я встал и пошел…» (2, 149).

Довлатов-герой ничего не комментирует, потому что Довлатов-автор сказал все необходимое. Симпатяга Буш идет на кривоногую Зойку, как идут на баррикаду или Голгофу. Он ловит коллективные флюиды недовольства («всем хочется только одного…»), выбирает решающую минуту, по-гамлетовски (Гамлет ведь тоже лишний человек) заостряет проблему (рыцарь или дерьмо?). Но те, старые, рыцари воевали за даму сердца. Этот со счастливой улыбкой ошарашивает даму, пусть и жену «номенклатурной единицы». Но тот же самый неуправляемый Буш потом в одиночку устраивает политическую демонстрацию и попадает в психиатрическую лечебницу.

В эпилоге, уже из американского далека, повествователь узнает о двух версиях судьбы Буша: по одной он докатился до тюрьмы, по другой – женился на вдове министра рыбного хозяйства. «Обе версии правдоподобны. И обе внушают горькое чувство» (2, 156).

Рассказ заканчивается любимым довлатовским психологическим оксюмороном (вспомним финал «Представления»), сочетанием несочетаемых понятий: «Где он теперь, диссидент и красавец, шизофреник, поэт и герой, возмутитель спокойствия, – Эрнст Леопольдович Буш?!» На той же странице есть еще одна мимоходом проброшенная важная деталь: «Кажется, я не сказал, что он был маленького роста». «Маленький лишний» – вот формула этого довлатовского характера, снова парадоксальная, потому что склеивает, объединяет два отстоящих далеко друг от друга типа русской классики.

«Компромисс» как цельную книгу, подобно «Зоне», держит, связывает образ центрального персонажа. Довлатов-автор здесь продолжает эксперименты, смелые, озорные, во многом удачные, с Довлатовым-героем.

Прежде всего, он удваивает автопсихологического персонажа. В «Компромиссе шестом» в поисках интересных людей общественная радиожурналистка Лида набредает на человека с «нерусской фамилией» Алиханов, который будто бы служил в конвойных частях. Встреча с ним изображена в шаржированно-преувеличенной манере. «Алиханов встретил ее на пороге. Это был огромный молодой человек с низким лбом и вялым подбородком. В глазах его мерцало что-то фальшиво-неаполитанское. Затеял какой-то несуразный безграмотный возглас и окончить его не сумел: „Чем я обязан, Лидочка, тем попутным ветром, коего… коего… Достали пиво? Умница. Раздевайтесь. У меня чудовищный беспорядок“» (2, 58).

Товарищ явно с перепою, больше всего рад заказанному пиву, с дамой любезничает натужно, а о своей героической жизни в лагерях явно вспоминать не желает, сводя дело к каким-то пустякам: «Риск, конечно, был. Много водки пили. Лосьоном не брезговали. На сердце отражается…» Даже свой шрам он нахально выдает за расчесанный фурункул. Совсем добивает его эффектно сформулированный (Лида, наверное, гордится им) вопрос: «Я все-таки хочу знать, что вы испытывали на Севере? Фигурально выражаясь, о чем молчала тундра?»

«Лида, – дико крикнул Алиханов. – Я больше не могу. Я не гожусь для радиопередачи! Я вчера напился! У меня долги и алименты! Меня упоминала „Немецкая волна“! Я некоторым образом – диссидент! Вас уволят… Отпустите меня…» (2, 60–61).

Подробности алихановской биографии, включая шрам, переходят в «Компромисс» из «Зоны». Но довлатовский персонаж под тем же именем здесь существенно трансформирован. Его экзальтированно-напряженные отношения с миром корректируются, отстраняются авторской усмешкой, причины которой Довлатов уже объяснил в «Невидимой книге»: «Я напоминал фронтовика, который вернулся и обнаружил, что его тыловые друзья преуспели. Мои ордена позвякивали, как шутовские бубенцы… Я был одержим героическими лагерными воспоминаниями. Я произносил тосты в честь умерщвленных надзирателей и конвоиров. Я рассказывал о таких ужасах, которые в своей чрезмерности были лишены правдоподобия. Я всем надоел» (3, 362).

Рисуя нового старого Алиханова, Довлатов рассчитывается с романтизмом своей первой (написанной, а не опубликованной) книги, расстается с Бабелем, Грином, кумирами шестидесятых. Он смеется не только над симпатичной и глупенькой Лидой, которая «всем лозунгам верит до конца», но и над собой прежним. Возвращение от экстремальности к прозе быта уже отрефлексировано в «Невидимой книге». Это мотив вполне реальный, графический, но еще и литературный, хемингуэевский («Все вы – потерянное поколение»).

Такой отказ ведет к большей сухости и простоте стиля. «Щебетали листья на ветру», «Птицы замерзали на лету» – подобные метафорически-стиховые образы в «Компромисс» уже не допускаются.

Бориса Алиханова как героя-автора временно сменяет Сергей Довлатов (герой, а не автор, который пишет, сочиняет их обоих). Он-то и сделает с журналисткой Лидой рассказ об интересном человеке, с которого начинается «Компромисс шестой».

Довлатов-герой находится в той же компании поддавшихся и поддающихся, но где-то посередине между шизофреническим рыцарем Бушем и ушедшим в алкоголизм и художественное подполье «тараканом запечным» Алихановым. Он тащит на себе тяжесть прожитых лет (ему 34). Литературных неудач (Алиханов сочиняет рассказы про заключенных, этот вряд ли может что-нибудь написать). Семейных проблем и сложных отношений с женщинами. Наконец, продажной, разрушающей душу профессии.

Тематическая формула «Зоны» – «кровь, вино и женщины», – пожалуй, сменяется в «Компромиссе» иной: «ложь, вино и женщины».

Правда, состав совпадающих элементов тоже другой. Спирт с самогоном обогащается напитками более изысканными. «Он достал из портфеля бутылку кубинского рома» (2, 45). «– Коньяк,