Генеральская дочь - Мелания Соболева

туда, шаг сюда, и уже не ты, а мишень. Вроде ерунда, идти-то всего до соседнего подъезда, к Дашке, она, как всегда, зовет посидеть, чай, сериал какой-то дурацкий. А у меня в башке только одно — Толик. Этот придурок после клуба начал за мной ходить, как собака бешеная, то у двора трется, то у подъезда стоит, будто просто случайно мимо проходил. Смешно. Мне не до смеха. Я и так уже третью неделю дома как под арестом, только вот без браслета. А сегодня решила: достало. Выйду. Пятнадцать шагов — не Москва. Зареченка. Нож в сумке, телефон в руке. Перебежками.

На улице уже темнело. Фонари горели тускло, как будто кто-то экономил на электричестве, воздух пах гарью, бензином и вечной дворовой тоской. Где-то, за гаражами, кто-то ржал, как будто пиво в голову ударило, кто-то кричал матери на третьем этаже. А я шла, будто кто за мной идет. Тихо. Но идет. Спиной чувствую, кожей. В затылке будто гвоздь кто вбил — не дергайся, не оборачивайся, не дай страху вылезти наружу. Почти дошла. Еще пара шагов — и ручка подъезда. И тут разворачиваюсь. Он стоит. Прямо за спиной. Слишком близко. Слишком тихо. Слишком, мать его, уверенно. Я аж споткнулась. Назад шагнула. Дышу тяжело, как будто бегала. Страшно? А как не страшно? Хоть и улица, и вроде люди недалеко. Вроде.

— Если тронешь меня, у тебя проблем будет больше, чем ты думаешь, — выдавила я. Голос дрожит, но я стараюсь не показать. Училась у лучшего — у бати. Только тут не работает. Потому что он не боится. Он улыбается, как черт в церкви, и руки в карманы засунул. Улыбка кривая, глаза пустые.

— Пока не трону, красотка, — протянул он, будто ласково. — Мне ведь от тебя кое-что надо.

Внутри у меня лед. Прямо по спине. Пот холодный, будто зима под кожей.

— Что тебе надо? — хриплю.

— Один человечек у нас в СИЗО греется. По глупости попался. Брат мой, прикинь. А ты мне в этом поможешь. Ты ж у нас теперь в ходу, у всех на слуху. Генеральская дочка, связи, там-сюда, — он ключами играл в руке, как фокусник, только фокус говно, финал — похороны.

Я сжала зубы так, что боль в висках дала.

— Пока ты не начала бухтеть: «Ой, я не могу, ой, как же я…», — он рассмеялся, будто я уже согласилась. — Не надо. Можешь. Поверь. Вы все можете, когда вас прижмет.

— Я найду тебя еще. Дня через два. Все объясню, — говорит он, и тут его голос меняется. Ледяной становится. — Но пока — молчишь. Если хоть кто-то узнает — приду не я. А тот, кто меня поставил. И, поверь, тронут не тебя. По твоей вине погибнет один очень перспективный лейтенант.

Мир встал. Словно кто-то выключил звук и оставил только этот гул в ушах. Я поняла, о ком он. Про Сашку. Про него. Он угрожал мне им. Его жизнью.

— Бешеный лично убьет его, — сказал Толик и посмотрел на меня, как будто уже похоронил.

А я стояла, вся внутри будто в кислоту опущенная. Хотела закричать, но знала — нельзя. Если сейчас сдамся, все. И мне. И ему. И это не просто улица. Это уже война. И ставки в ней — не любовь. А кровь.

А если этот “Бешеный” Страшней самого Толика…

Глава 17

Шурка

Разбудил меня стук такой, что я сперва подумал — опять кто-то с восьмого грохнулся. Сердце в горло, глаза слипаются, башка гудит, как будка трансформаторная. Свет сквозь шторы льется, как теплая моча — мутный, липкий, уже не утро, но и не день. Гремят опять, будто коллекторы, только без бейсбола, но с тем же энтузиазмом. Я матерясь, кое-как встал, пошаркал по полу, глаза протер, зевая как бегемот с похмелья, и поплелся к двери босиком, в шортах, с рожей, как у зэка в день отмены УДО. Дверь открываю — а там Демин. В форме, с перекошенной рожей, будто его клопы за яйца покусали. Стоит, злой как мент в день зарплаты, когда жене принести нечего. Я осекся на секунду, а потом только и выдохнул сквозь зубы:

— Черт…

Он даже не стал париться с приветствием, сразу плечом дверь толкнул, заходит, будто домой, и хлопает ее так, что стены дрогнули.

— Не, Шурка, не «черт», а полный, блядь, пиздец! Я тебе че, подружка школьная? Заходить каждый раз, чтоб ты со мной на смену вместе вышел, а? — орет он, будто я ему в огород насрал, а сам по квартире уже ходит, как хозяин.

Я уже назад в комнату лечу, штаны натягиваю на одной ноге, прыгаю, как придурок, и в голове только одна мысль: «проспал, сука». А он не унимается, там в коридоре завелся, как радиоточка в общаге.

— Та… будильник не сработал! — буркнул я, пыхтя и пытаясь не свалиться, натягивая ремень.

— Будильник, говоришь?! — визжит он. — А мне что, теперь твоему будильнику высказать все то, что мне командир выговаривает за твои опоздания?! Я че, твой дед по воскресеньям? А?! Мне на работе уже кличку дали — «нянька», мать его, Шурка-подъемщик!..

— Та не ной, это всего второй раз, — сказал я, выныривая из спальни, и тут же натягиваю куртку.

— Ага, второй, — бурчит он, — а на третий раз мне вместе с тобой пинка под зад выдадут, и ксиву на стол положат. Без слов, без «до свидания», как с последним барыгой в медвытрезвителе. Не в Советском союзе живем, брат, тут за жопу долго держать не будут.

Я зевнул, встряхнул голову, вломился на кухню, хапнул вчерашнюю сигарету со стола, зажал зубами и сунул зажигалку в карман. В голове все еще туман, мысли как в мутной воде — плавают, но сдохли. А Демин уже в дверях, ботинки топчет, взглядом сверлит.

— Все, готов? Или тебя еще в жопу поцеловать на удачу, принц в погонах?

— Все, все, пошли ты уже, гроза спящих районов, — буркнул я, закрывая за собой дверь и понимая, что день уже не заладился, а я даже кофе не пил.

Запрыгнули мы в тачку, как будто с места преступления уходили — быстро, с хлопком дверей и злым гулом мотора. Демин за руль, я рядом, сигарету кручу на коленке, пока он выворачивает из двора с такой злостью, будто под нами не "Волга", а танк, и мы херачим на фронт. Асфальт хрустит под колесами, утро — серое, как прокуренный потолок в кабаке, небо