Книга тишины. Звуковой образ города - Сергей Юрьевич Румянцев

связаны с новым искусством кино. Но Сараджев какое-то время подрабатывал тапером в немом кинематографе, Авраамов же стал пионером звукового кино (1929 г., «План великих работ» М. Роома).

Оба в своих «симфониях» опирались на мощь звучащего металла, но один – на «черный» примитив механизмов и «запчастей», другой – на благородный живой металл Колокола.

Оба создавали «гармонизации». Но у Авраамова это были лишь лабораторные опыты демонстрации гармонических возможностей новых, предлагаемых им систем темперации. У Сараджева – чудо обуздания безбрежных звуковых возможностей сотен «колокольных индивидуальностей», преображение хаоса звуков в Музыку.

Но можно ли вообще сравнивать несоизмеримое? К. К. Сараджев – живое чудо, национальный гений, в течение десятилетия звонил на 33 колокольнях Москвы, даря людям радость приобщения к великому. Тысячи людей, десятки выдающихся музыкантов «облучились» волшебным звоном Сараджева, и пережитое ими тогда потрясение, сохраненное в памяти, сыграло-таки свою роль в последующей жизни культуры русского звона. «Это грандиозно», «такого в жизни никогда не было», «музыка сфер», «вселенская, космическая музыка», «звуковой памятник истории», «чудо» – такими отзывами современников полна книга А. И. Цветаевой. А рядом с чудом – «чудовищная какофония», «валящий с ног рев»… «гудковая симфония», прозвучавшая в Москве лишь раз и оставившая по себе скандальную, градиозно-курьезную память… Полуудавшийся опыт, о котором сам Арс отзывался впоследствии как о «кустарном эксперименте с негодными средствами» – и главное дело жизни, полет высокого творчества, оборвавшийся с уходом колокольного звона…

Но гениальные колокольные концерты-«гармонизации» Сараджева растаяли в воздухе, исчезли, как дым от залпов пушек-барабанов «гудковой». «Нот», партитур, фонограмм в обоих случаях нет – только идеи в авторском изложении, впечатления и отзывы современников… В музыкально-художественном смысле рассматривать, сравнивать их попросту невозможно. Как невозможно и оспорить их «атмосферно-средовый» характер, неотделимый от звукового быта конкретного города, древних и новых традиций, «болевых точек» слухового опыта горожан, эмоционально-психологических доминант массового сознания. Сопряжение во времени и пространстве столь разных, полярных, но связанных множеством смыслов явлений само по себе ярко и громогласно свидетельствовало о переломе, перевороте, переструктурировании звуковой среды. Совсем не случайно здесь и впечатляющее взаимодействие – противоборство стихий: огня, воды, воздуха…

Если к сказанному добавить звуки многочисленных самодеятельных «шуморков» и «шумовиков» (шумовых оркестров и ансамблей, составивших в 20-е годы целое молодежное движение), – станет ясно: на гребне времени схлестнулись шум и звон.

Знакомое созвучие. Конечно, Пушкин, «Пророк»:

…моих ушей коснулся он,

и их наполнил шум и звон…

Но что-то еще, древнее и грозное, слышится в нем.

Сказ о звонаре московском

Анастасия Цветаева

Глава 5

– Знаете что? Я хочу вам прочесть начало моих записок. Этто наз-зывается «Автобиография». Мне ссказали, так нужно будет для моих хлопот насчет кколоколов…

– Отлично, что вы это начали! – радостно отозвалась я. – Я прочту, и у меня будут вопросы, – я ведь буду о вас писать… С каких лет вы себя помните?

– С одного года! – отвечал он уверенно, просто, будто – обычное, доставая тетрадь из-под груды бумаг на столе. Крупным, прямым, круглым, наивно-детским, старательным, чистым графологически – от всех психологических тайн чистым – почерком было написано: «Я родился в 1900 году в Москве и детство (отрочество тоже) провел в районе Остоженки. Отец мой в то время был преподавателем Синодального училища по классу скрипки; ныне состоит профессором Московской консерватории по классу дирижерства. Мать тоже окончила консерваторию и в свое время была незаурядной пианисткой».

«Еще в 2–3 года я стал чувствовать безотчетное влечение к музыке. Рояль, скрипка, виолончель, духовые инструменты – все это останавливало на себе мое внимание. Но более всего на меня влияли колокола: при первых их звуках я чувствовал особое возбуждение, как ни от какого другого инструмента. Я упивался их звуками, испытывая величайшее музыкально-творческое наслаждение, – и целый день ходил очарованный.

В этот же период жизни особенно внимание мое стал привлекать звон, несшийся с колокольни из Замоскворечья… Этот звон сразу выделялся на фоне других, не давал мне покоя, оттеснив все другие звоны на задний план… Оказалось, это были колокола колокольни церкви Марона в Бабьем городке, в Мароновском переулке, близ Б. Якиманки, где я и сейчас звоню. Слушая игру отца на фортепиано, на скрипке, я сейчас же в своей голове сопоставлял эти звуки с колоколами; я, если можно так выразиться, постоянно переводил их на язык колоколов и плакал, если такой перевод почему-либо не удавался.

С шести лет действие слуховых впечатлений от колоколов на меня усилилось. Утром, среди дня, вечером, ночью – чудились колокола, их звон, их различные сочетания, их гармонии, их мелодии».

– Вы отлично пишете! – прервала я чтение.

– Ккогда я пишу, – я нне заикаюсь, – пошутил Котик.

«Мне было 7 лет. Раз весной, в вечернее время, гулял я со своей няней (няня любила меня исключительно сильно, всем сердцем) неподалеку от дома, у Москва-реки, по Пречистенской набережной, и вдруг, совершенно неожиданно, услышал удар в очень большой колокол со стороны Замоскворечья. Было это довольно-таки далеко, но в то же время колокол слышался очень ясно, отчетливо; он овладел мною, связав меня всего с головы до ног, и заставил заплакать. Няня остановилась, растерянная. Она обняла меня, я прижался к ней, мне было трудно: сильное сердцебиение, голова была холодная; несколько секунд я стоял, что-то непонятное, бессвязное пробормотал и упал без сознания. Няня сильно перепугалась и попросила первого попавшегося отнести меня домой. Дома все тоже были перепуганы и поражены, совершенно не понимая, почему это произошло. С тех пор этот колокол я слышал много раз, и каждый раз он меня сильно захватывал, но такого явления, какое было в первый раз, после уже не бывало. Этот колокол слышали и няня, и родные мои, для этого я водил их на набережную Москва-реки. Долго не мог я узнать, откуда доносится этот звук величайшей красоты – и это было причиною постоянного страдания. Восьми лет неожиданно услышал я восхитительный колокол…»

– Котик, – сказала я, – мне кажется, в деловую бумагу не надо много о таких случаях… – Ппостойте! – возразил Котик смятенно, – ппро эттот колокол я должжен сказзать… Я же лежжал в постели и был оззадачен своей музыкальной мыслью – и вдруг – вот читайте, я про это пишу…

Увидев взволнованность его, я не настаивала, а продолжала читать.

«…услышал я удар в колокол, который повторялся приблизительно каждые 25 секунд. Он доносился также со стороны Замоскворечья. Он овладел мною; особенность этого колокола заключалась в его величественнейшей силе, в его строгом