Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

– Да, женщинам надо быть осторожными, – кивнул я.

– Слышала? Золотые слова! – встрепенулась мамаша. – Не мальчик, а ходячая мудрость! Вот такие парни, Зоя, тебе нужны. Не то что твои шалопаи-стиляги! Жаль, Юра, ты маловат еще.

– Тогда будем просто дружить. Держи краба! – И девушка-паж, предвосхищая мои самые смелые надежды, протянула мне узкую ладошку. – Как твоя спина, Юрастый?

– Почти зажила.

– А что со спиной? – снова насторожился чуткий отчим.

– На солнце сгорел.

– Бывает.

– Меня тоже немного прихватило, – поежилась ткачиха.

– С солнцем не шутят!

– Когда же испытуха? – нетерпеливо спросила Зоя.

– Какая еще испытуха? – забеспокоилась Вилена Дмитриевна, перестав подкрашивать губы, чем женщины занимаются постоянно.

– Мы… мы ныряем… на глубину… достаем меченых рапанов… – благоразумно соврал я и поймал благодарный взгляд Зои.

– Это тоже опасно! Можно не рассчитать и захлебнуться, – заволновалась толстуха Вили. – Я врач, я знаю. У нас командированные регулярно тонут, особенно в Латинской Америке.

– Мама работает в поликлинике Внешторга, – пояснила студентка.

– Ничего, это нормально, – поддержал меня Михмат. – Мужчина должен быть сильным, смелым и выносливым. Надо рисковать. Иначе какая девушка в него влюбится? Так ведь, Юрастый?

– Так, – кивнул я.

– А что же мы стоим?

Лужайка перед кинотеатром опустела. Лишь несколько парочек, уйдя в тень и думая, будто их никто не видит, увлеклись тем же самым, чем занимались во время сеанса на последнем ряду. Да еще изумленный курортник в испачканном костюме, перебрав вина, озирался, соображая, куда ему теперь идти.

– Граждане, где море? – жалобно спросил он у нас.

– Там. – Михмат на всякий случай показал в противоположную сторону и обернулся ко мне: – Ты один?

– Один, – слишком поспешно ответил я.

– Пошли с нами! Тебе куда?

– На Орджоникидзе. – Я махнул в сторону Сухуми.

– Так это ж по пути!

Он, уперев кулаки в бока, изобразил букву «Ф», жена и падчерица привычно пристроились к нему с двух сторон, взяв под руки. Я, раз такое дело, тоже свернул «калачик», и Тома, снисходительно глянув на меня, крепко ухватилась за мой локоть. Мы двинулись к корпусам, их серые волнистые крыши и ярко-желтые окна виднелись внизу. Местами аллеи освещались фонарями, а кое-где тонули во мраке. Луна, снова спрятавшись в облаках, была плохой помощницей в потемках. От клумб с розами тянуло сладким рахат-лукумом. В густых зарослях акации кто-то шуршал. Черные кипарисы, как остроносые ракеты, нацелились в небо. Пальмы напоминали врытые в землю столбы, на которые, словно на насест, взгромоздились для ночевки большие темные птицы с пышными хвостами. Лишенные коры эвкалипты светились во мраке белесыми стволами и сучьями, будто кости на рентгеновском снимке. Цикады пели как сумасшедшие. Светляки мигающими огоньками переплывали с места на место, исчезая и снова вспыхивая.

– Какая красота! Ну почему я не поэт?! – воскликнул Михмат. – Юрастый, ты случайно стихов не пишешь?

– Нет, – соврал я.

С особой осторожностью приходилось спускаться по каменным ступеням. По бокам возвышались бетонные вазоны, из них, как из рогов изобилия, вываливались излишки настурций. Фонари почему-то не горели. Возле такой же темной лестницы Михмата уже поджидала наша жестокая стая. Мне снова стало совестно, даже мелькнула мысль предупредить беззаботного Аникина об опасности, но тогда придется во всем признаться, подставить Зою, выдать ребят и стать стукачом, доносчиком. За это у нас в лагере «Дружба» полагается «темная», а тут, в этом диком краю, где нет советской власти, уверен, расплата будет еще страшнее. Можно, конечно, сбежать в Москву, устроившись в нише под вагоном, как пацаны в книжке «Ташкент – город хлебный». А ведь это мысль!

– Безобразие! Завтра же поговорю с директором! – словно предчувствуя беду, проворчал отчим. – Ни черта у него свет нигде не горит! Бардак на хозрасчете!

Вдоль аллеи стояли скамейки с литыми чугунными боковинами и изогнутыми спинками. На каждой уютно устроилась парочка влюбленных, при нашем приближении слитные силуэты поспешно разъединялись, но как только мы проходили мимо, они вновь приникали друг к другу. Незаметно оглядываясь, я всякий раз в этом убеждался. Если бы мне было на три года больше, я мог бы вот так же сидеть с Зоей…

– До утра будут миловаться, – вздохнула Тамара.

По дороге говорили о разном. Вилена Дмитриевна расспрашивала, как мы, будучи дикарями, устроились в частном секторе, какая у нас комната, какие удобства, как питаемся, не придираются ли хозяева. Я что-то отвечал, а сам следил за легкой, манящей походкой попутчицы. Она пару раз, почувствовав мой взгляд, обернулась и по-хулигански мне подмигнула. Тем временем мамаша жаловалась, что в санатории дают сплошные макароны и жилистое мясо, фрукты на десерт неспелые или, наоборот, перезрелые с гнильцой.

– Лучшие куски себе на шашлыки отрезают, каждый вечер домой полные сумки тащат да еще пищевые отходы свиньям на машинах увозят.

– Душа моя, – увещевал ее Михмат. – Чему ты удивляешься? Здесь так же, как и везде. Все вокруг народное, все вокруг мое. Вот если бы у санатория был хозяин…

Тут порыв встречного ветерка окутал меня дурманом Зоиных духов, и я на внезапный вопрос Вили, кем собираюсь стать, чуть не ляпнул, как в сопливом детстве: космонавтом. Но вовремя спохватился и по-взрослому раздумчиво ответил:

– Еще не решил. Возможно, архитектором. Я в изостудии занимаюсь.

– Ого! А что со спортом? – поинтересовался отчим.

– Бокс.

– Надо же! Настоящая гармоническая личность грядущего! – похвалил Михмат.

…Весной Олег Иванович долго и горестно смотрел на гипсовое ухо, изображенное на моем ватмане, а потом, вздохнув, молвил: «Что ж, и это имеет право на существование. Но с таким рисунком, Юра, ты поступишь в текстильный или в архитектурный, если очень сильно повезет». Про текстильный институт в присутствии ткачихи я деликатно умолчал…

– Достойная цель! Нам нужны свои Ле Корбюзье! – похвалил электронщик. – А Зоенька у нас продолжит в МГУ изучение французского. Будет читать Ронсара, Верлена и Рембо в подлиннике. С ума сойти! А я в ее возрасте собак гонял…

– «Нет рассудительных людей в семнадцать лет среди шлифующих усердно эспланаду». – как бы невзначай продекламировал я.

Михмат и Вилена Дмитриевна многозначительно переглянулись.

– Погоди-ка, погоди, что-то знакомое. – Студентка нахмурилась, припоминая. – Ах, да… это же Рембо – «Роман»! – И она замурлыкала, изящно картавя и произнося непонятные слова чуть в нос, как при насморке:

On n’est pas sérieux, quand on a dix-sept ans

Et qu’on a des tilleuls verts sur la promenade.

Наверное, так мурлыкала бы настоящая Анжелика, но ее дублирует наша советская актриса, которой, видно, не повезло с