Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества - Коллектив авторов

передвижным пропагандистским выставкам военных трофеев в США в период Первой мировой войны. С. Мэттьюз на примере экспонатов Канадского военного музея анализирует концепт военных трофеев в более широком социокультурном понимании феномена войны[237]. Австралийская исследовательница К. Винтер посвятила статью истории трофеев из бывшей германской Новой Гвинеи, оккупированной австралийскими войсками в Первую мировую[238]. Отражению вооруженных конфликтов в военных музеях Северной Ирландии посвящена статья Дж. Скотта, заместителя куратора Музея британского Королевского корпуса инженеров[239]. Для нас, в частности, представляет интерес обращение автора к практикам дискурс-анализа для выявления смысловой нагрузки экспозиций и их восприятия аудиторией. Приводимая Дж. Скоттом библиография также является достаточно полной подборкой современных публикаций по тематике военных музеев. Интересный материал содержится в работе Л. Тайтакотт, посвященной экспонированию военных трофеев в музеях Великобритании[240]. «Выставки злодеяний» и «войны памяти» являются предметом исследования монографии Э. Содаро[241]. Наконец, нельзя не упомянуть масштабную коллективную работу «Принадлежит ли война музеям? Репрезентация насилия в выставках», вышедшую в 2013 г. в Германии под редакцией директора австрийского музея Иоаннеума В. Мухича[242]. Четырнадцать глав этой книги (фактически – самостоятельных статей) раскрывают современные подходы к подаче военной истории в западноевропейских музеях, причем основное внимание уделено не столько техническим, сколько социально-культурным, психологическим и дидактическим аспектам организации и оформления экспозиций, связанных с демонстрацией оружия и иных атрибутов вооруженного насилия.

Источниками в рамках исследования являются, во-первых, непосредственно артефакты – военные трофеи, представленные в собраниях военных музеев, а также на специальных тематических выставках, привязанных к конкретным военным кампаниям или инцидентам. Во-вторых, поскольку нас интересует дискурс, или смысловое наполнение и общественное восприятие, трофеев, не меньшее значение имеют текстовые описания, комментарии, отзывы организаторов и посетителей таких показов. Реконструкция дискурса давно ушедших эпох представляется трудновыполнимой задачей, однако живучесть самой традиции выставления трофеев на публичное обозрение дает основания полагать, что мотивы древних мало отличались от побуждений наших современников. В этой связи представляется целесообразным обращение к источникам, казалось бы, мало связанным с заявленной темой, а именно материалам этнографических, археологических, наконец, биологических исследований.

Об истоках традиции

В евроцентричной историографии едва ли не любое явление принято возводить ко временам античности, и тема военных трофеев не является исключением. Сам термин (греч. ipornatov, лат. tropaeum, trophaeum) первоначально обозначал некий памятник, возводимый на месте битвы и украшенный ритуальными подношениями в виде захваченного у врага оружия (собственно трофеев). В архаичной Греции таким монументом зачастую служил импровизированный манекен (чучело) воина, одетого в комплект защитного вооружения пехотинца-гоплита. Конструкцию из палок и доспехов (могло использоваться и ветвистое дерево) сооружали на месте победы для воодушевления собственных воинов и на устрашение врагу. Изображения таких памятников сохранились на греческих и римских рельефах и монетах. В Риме демонстрация военной добычи была важнейшей частью городских культов. Так, трибуна ораторов на Форуме была украшена рострами – носовыми таранами, снятыми с захваченных кораблей (Ростральные колонны Санкт-Петербурга – отголосок античной традиции). Наиболее отчетливо демонстрация военных трофеев отразилась в триумфах – церемониях торжественного входа победоносных войск в Вечный город. Примечательно, что в период ранней Республики неотъемлемой частью триумфа было убийство военнопленных, что указывает на древние корни воинского культа латинян (сходные обычаи практиковались в египетской, шумеро-аккадской цивилизации, а также в доколониальной Мезоамерике).

Со временем меняется общественное восприятие такой категории трофеев, как воинские символы. Известно, что римский легион, потерявший в бою свой главный символ – орла (aquila), подлежал позорному расформированию, а для возвращения регалий Рим проводил военные кампании, которые могли длиться годами. В свою очередь, захват знамени или иного значимого символа чужой армии считался деянием более почетным, чем просто захват пленных или чужой собственности (мародерство). Впоследствии экспонирование захваченных знамен и флагов превращается в отдельный «жанр» демонстрации трофеев. Подобным же образом объектами публичного зрелища становилась различного рода военная «экзотика» – необычные, курьезные, странные предметы вооружения, которые в числе прочих ценностей попадали в руки победителей[243].

С появлением огнестрельного оружия большим воинским подвигом стал считаться захват вражеских пушек. В эпоху огневого боя они символизировали мощь разгромленных воинских формирований противника, являлись иллюстрацией силы собственной армии. Кроме того, захват орудий, как правило, означал, что войска смогли преодолеть тактическую оборону противника и дойти до его артиллерийских позиций[244]. Победные реляции с полей сражений войн XVI–XIX вв. неизменно включали в себя указание на количество захваченных орудий, а с начала ХХ в. – и пулеметов. Как следствие, многие современные военные музеи начинались именно как коллекции артиллерийских трофеев. В Московском государстве первым письменным свидетельством экспонирования военной добычи можно считать записки Г. Штадена, немецкого опричника на службе Ивана IV, который описал выставленные в Кремле напоказ (zum Spektakel) пушки, захваченные при взятии русскими войсками ливонской крепости Феллин[245]. В 1702 г. в ходе Северной войны Петр I издает указ собирать в Малороссии «пушки медные и железные <…> буди те, которые у местных государей, а именно Салтанов Турецких и у королей Польскаго и Свейскаго на боях где воинским случаем под гербами их взяты и ныне есть на лицо <…> в новопоставленном Цейхаусе для памяти на вечную славу поставить»[246].

Рубежным для музейного дела и для традиции экспонирования трофеев стало складывание современных государств-наций, испытывающих потребность в идеологическом и культурном оформлении своих политических и военных амбиций. Всплеск национализма, приведший Европу в конечном итоге к мировой войне, сопровождался интенсивным утверждением музеев как важнейших инструментов ретрансляции государственной идеологии. Это было особенно характерно для европейских колониальных метрополий. Как отмечает Бенедикт Андерсон, три общественных института – карта, перепись населения и музей «глубоко повлияли на то, как колониальное государство созерцало в воображении свой доминион – природу людей, которыми оно правило, географию своих владений и легитимность своего происхождения»[247]. Кроме того, в вооруженных силах национальных государств постепенно оформляются устойчивые традиции воинских частей.

Экспонирование боевых трофеев становится частью ритуальных практик для подъема морального духа и сплочения воинского коллектива (esprit de corps). Так, главной реликвией Музея Королевских ирландских фузилеров считается наполеоновский штандарт – орел, взятый в сражении при Бароссе (1811). Музей британских королевских инженеров с гордостью демонстрирует золотой полумесяц с могилы суданского проповедника Махди, захваченный британцами «в отмщение» за смерть в бою под Хартумом (1885) своего командира генерала Чарльза Гордона[248]. Л. Тайтакотт обращает внимание на сакрализацию трофеев в британской воинской традиции. Так, китайские пушки, отбитые при взятии фортов Дагу (Тяньцзинь) в ходе второй Опиумной войны (1860), были переплавлены для производства Крестов Виктории – высшей воинской награды Британской империи, а захваченный