Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества - Коллектив авторов

и освобождаемых славянских народов. С этой точки зрения интересен анализ авторских материалов, свидетельствующих о понимании целей войны как освобождения угнетенных славян и их последующего сплочения вокруг России.

В круг рассматриваемых проблем не входит анализ влияния внешнеполитических шагов России и тех внутренних процессов на общеимперском уровне, вызванных общественным подъемом на разных уровнях. Тем более что такое влияние проанализировано в работах ряда исследователей. В данном случае сошлемся на тот аспект в исследовании А. А. Тесли, который применим как раз к соотношению общеимперского и локального уровней. Анализируя идеологии национализма, а в нашем случае его аналогом может служить достаточно сильно выраженный регионализм, исторически всегда балансировавший на грани национализма и сепаратизма, российский историк пишет: «Обсуждать конкретные националистические идеологии построения как самостоятельные интеллектуальные построения действительно имеет мало смысла <…>: они обладают смыслом исключительно в своем месте и своем времени»[202].

Если применить выделенные А. А. Теслей средства построения нации, а при всех дискуссиях о статусе казачества его самосознание всегда включало в себя идеи особой этничности, то можно принять основные средства строительства нации, оказывавшие влияние на региональное общество Области войска Донского. В частности, это школьное образование, позволявшее формировать общий культурный канон, что обеспечивало и общеимперское единство военно-служивого сословия, и самобытную региональную культуру; места памяти – в данном конкретном случае к таковым можно отнести локальное историческое пространство – Дон и территорию Балкан как место взаимодействия не только с братскими славянскими православными народами, но и с мусульманским населением Османской империи, цементировавшей это специфическое историческое место памяти. Воинская служба для региона означает гораздо больше, чем просто армия как институт формирования нации на общеимперском уровне. И, наконец, предмет данного исследования – средство массовой информации[203].

Участие в общеимперском патриотическом порыве Области войска Донского и казачества как составной части русской армии и региональной общественности вывело донскую казачью интеллигенцию на новый уровень понимания внутренней и мировой политики.

Прежде всего это представление о цивилизаторской миссии России на Востоке и в отношении славянского мира, что, впрочем, характерно для публицистики того времени: «Мы стоим на пороге величайшего события. Либо полностью разрушим варварское и деспотическое государство, пьющее кровь и соки у наших единоплеменников и единоверцев, или если не полным разгромом этого лагеря диких, развратных и кровожадных полчищ, то, во всяком случае, окончательно освободим от них наших <…> братьев. <…> Мы сметем с лица Европейского континента этих кровопийц, несмотря на надменность англичан, с которой они третируют нас, ни на адскую злобу, изливаемую на нас венгерцами. Все сотрется и спасует перед тою задачею которую приняла на себя Россия»[204].

Как видим, перед нами развернутый манифест окрепшей после реформ России, видящей себя носительницей православной европейской цивилизационной миссии, что созвучно развивавшейся с 1840-х гг. славянофильской социально-политической философии. С. Намикосова никак нельзя отнести к левым российским интеллигентам. Так что перед нами оформление той мессианской идеологии России, которая осуществлялась в ходе Первой мировой войны окрепшей российской буржуазией, а затем, как это ни парадоксально, в левом варианте – после 1917 г. В данном случае речь не шла о трансферте социальной или религиозной модели самой России в пределы освобождаемых территорий: «Мы верим в незыблемые принципы высокой нравственности, под влиянием которой сплачивается 80-миллионный народ [России]»[205]. Чисто принципиально такая модель может быть предложена и самой Турции.

Именно в период русско-турецкой войны 1877–1878 гг. наиболее ярко в широком общественном пространстве (а не в отвлеченных разговорах столичных салонов) проявилось и кристаллизовалось представление о том, что Россия способна реализовать цивилизаторскую миссию в отношении незападного мира, одной его страны.

Помимо высокой нравственности 80 млн подданных русского царя, другим аргументом в пользу усиления мессианской роли России стали страдания славян под гнетом мусульманской Турции и вероломство Европы. Естественно, эмоциональные фразы обильно присутствуют в статьях, что характерно и для общеимперской прессы. «На защиту свободы и веры своих собратьев, в отмщение за убитых стариков, растерзанных детей и поруганную честь женщин восстала русская мощь», – писала супруга атамана и председатель только что созданного местного отделения Общества Красного Креста А. Г. Краснокутская[206]. Не меньше сюжетов с критикой вероломства Европы, прежде всего англичан. «Чем только не колол нас злейший Биконсфилд.»[207]

Третий аргумент в пользу мессианской роли России – это фактическое признание ее миссии рядом европейских стран, прежде всего Германией. «Русские лишь медленными шагами преследуют свою цивилизаторскую миссию. Где бы ни развевалось русское знамя – между самыми первобытными варварами, будь то кавказцы, татары, или армяне, туркмены или ногайцы, – всюду расцветает цивилизация, которая, по крайней мере, стремится быть похожей на западноевропейскую», – говорилось в приведенной цитате из Nationale Zeitung[208]. И как итог оправдания собственной мессианской роли России: «Пора нам жить своей жизнью и иметь самостоятельные взгляды на наши интересы, которые и проводить в жизнь самостоятельно, не стесняясь того, что это не понравится Биконсфильду или кому другому»[209].

Война 1877–1878 гг. оказала серьезное воздействие на Область войска Донского. Как и в других регионах страны, здесь развивалась работа Общества Красного Креста. Попечительская деятельность привела к росту гражданской активности и вовлечению в нее женщин. Благотворительные концерты развивали культуру на Дону[210]. Увеличение потока раненых и больных вызвало открытие новых больниц и госпиталей, профессионализм медперсонала вырос настолько, что часть была направлена в Харьков[211], где Харьковский университет предоставил раненым свой торжественный зал[212]. А свободные повозки Красного Креста «галантными артиллеристами использовались как средство передвижения для дам после завершения показательных стрельб»[213].

Иными словами, теряя статус геостратегической территории, Область войска Донского превращалась в динамично растущий регион юга России. Последующая передача в его состав Ростовского уезда, входившего до этого в Екатеринос-лавскую губернию, еще более усиливает процессы саморасказачивания, рост гражданской сферы и идейную открытость миру. Зримо увеличивалась роль прессы на волне живого интереса к событиям войны. Появлявшиеся материалы носили откровенно политический характер. Они уже касались экономических трудностей Донской области, а вывод о рентабельности фермерского хозяйства предполагал далеко идущие последствия[214]. В авторских заметках прослеживается скрытая критика военной политики на театре военных действий, приводящая к «временным затруднениям»[215]. «О предмете беседы великих мужей на Зальцбургском свидании прямо мы ничего не знаем, но косвенно знаем-таки достаточно», – говорится в редакционном материале, содержащем косвенную критику объяснения русским командованием временных трудностей нехваткой войск[216].

Первый же день боевых действий принес потери среди донских казаков, о чем писала газета. Однако интерес к материалам «Донских областных ведомостей» диктовался именно эволюцией содержания