Человек читающий. Значение книги для нашего существования - Рюд Хисген

читателя в более узкие рамки. А именно — давать понять, излагает ли он на соответствующей странице факты или только строит предположения, рассказывает ли просто о своих наблюдениях или подразумевает нечто более сложное, надо ли те или другие слова понимать в буквальном или переносном значении, как запрет или как разрешение и т. п. История написания и чтения текстов — это в значительной мере история того, как одни учились формулировать свои мысли, а другие понимать письменные формулировки. Хороший текст должен уметь компенсировать то, что потерялось бы, если бы на бумаге были бы просто-напросто записаны произнесенные слова[82].

Таким образом, между читателем и писателем с течением времени возник некий договор о том, насколько читатель свободен в интерпретации текста. Наличие договора вовсе не противоречит тому факту, что последнее слово всегда остается за читателем. Именно это и имел в виду Ролан Барт, заявив о смерти автора. Что бы писатель ни старался вложить в свой текст, читатель не всегда сумеет или захочет понять его намерение. После того как писатель поставил точку и издал свое произведение, оно начинает жить только в головах читателей, а писателю остается лишь стоять в бессилии у боковой линии площадки и смотреть, как читатель гоняет его текст по полю[83].

Письмо, заставив нас осознать, что такое язык, расширило наш языковой инструментарий и тем самым сделало наше мышление более точным. Наше мышление в огромной мере определяется теми концептами, которые возникли в результате чтения и письма. «Письмо и чтение сыграли принципиальную роль в том, что размышления о предметах уступили место размышлениям о представлениях о предмете, то есть человек начинает размышлять о мыслях»[84].

Неправильно считать, что автор излагает на бумаге результаты своих размышлений; сам процесс писания является мыслительным процессом. Мышление — это чтение и письмо одновременно[85]. Чтение и письмо — процессы схожие: при обоих процессах происходит некое осознание, они оба подразумевают возникновение знания. В книге «Сверхрасширение сознания» («Supersizing the Mind») философ Энди Кларк (1957) приводит разговор между лауреатом Нобелевской премии по физике Ричардом Фейнманом (1918–1988) и историком науки Чарльзом Вейнером (1931–2012). Вейнер где-то обнаружил записи Фейнмана и назвал их «отражением его повседневных трудов». На что Фейнман возражает, несколько раздраженно: «На бумаге я по-настоящему работал. Это никакое не отражение. Это и есть работа. Работать надо на бумаге, вот перед вами и лежит та самая бумага. Ясно?»[86] Подобным же образом Войцех Сади (1952) рассказывает о том, что создатель квантовой теории Макс Планк (1858–1947) пришел к квантовой идее не в результате размышлений, его подвели к ней его собственные записи на бумаге:

Хотя новые идеи не могут родиться в уме индивидуального мыслителя просто так — его мышление обусловлено уровнем общественного развития, — эти новые идеи могут отразиться в записях на бумаге. Вспомним одну из версий теории расширенного сознания (extended mind): когда мы что-то записываем, изменяется эпистемическая ситуация (Olson, 1994). Если мышление — это явление социально обусловленное, то выводы, появляющиеся на бумаге, могут не зависеть от намерений индивида.

Субъективно Планк вовсе не собирался вводить в физику понятие кванта; более того, после того как оно появилось у него в записях, он в течение 12 лет пытался изгнать его из научной картины мира. Но это не удалось[87].

Чтение и письмо стали неотъемлемыми спутниками мыслительного процесса. Мыслитель, записывающий свои идеи, одновременно является и своим собственным читателем. Мышление человека, не прибегающего к записям, происходит в форме внутреннего говорения, то есть внутреннего монолога. Напротив, если автор делает записи, он вступает в диалог с самим собой. Мысль видоизменяется, когда через чтение снова возвращается в мозг. Поскольку у автора нет необходимости хранить все мысли в памяти, при поисках формулировок возникает большая свобода действий.

Во время выступления на литературном фестивале Хей-он-Уай в 2014 году Карл Уве Кнаусгор (1968) рассказал, что на создание шести автобиографических романов под названием «Моя борьба» («Min Kamp», 2009–2011) его вдохновила мысль научиться писать так быстро, чтобы возникло ощущение, будто он не пишет, а читает. То есть Кнаусгор захотел быть писателем, читателем и мыслителем сразу. Письмо подстегивает мысли, а чтение этих мыслей ведет к новым мыслям и новым написанным страницам. Тем самым он испытывает нарративную транспортацию, разновидность экстаза. В интервью он рассказал:

Не могу говорить за других писателей, но лично я пишу для того, чтобы создать нечто лучшее, чем я сам. Думаю, это самая глубокая мотивация, и происходит она из моего чувства стыда и ненависти к себе. Работа над книгой не делает меня ни лучше, ни мудрее, ни счастливее, но то, что я создаю, текст, роман, — это нечто вне меня, это объект, более или менее нейтрализованный закономерностями литературы и формы. Настроение, голос, стиль. В тексте все тщательно сконструировано, все продумано. Вот что значит для меня писать: холодная рука и горячий лоб[88].

Когда человек пишет, перечитывает написанное и пишет дальше, он направляет свое мышление в определенное русло. Он может свободно оперировать готовыми фразами, как будто это материальные предметы: анализировать их, перемещать или удалять. Тем самым он проверяет, логично ли его рассуждение, находит новые, неожиданные повороты. При этом ему незачем беспокоиться о том, не потеряется ли мысль. Ведь слова находятся вне его головы, в таком месте, где их всегда можно найти, чтобы освежить в памяти. Письмо превращает высказывания в предметы, которыми можно оперировать. Такая объективация помогает мышлению.

Научиться думать таким способом — это награда за умение читать. Подобное мышление требует напряжения, простых путей нет. Чтение заставляет мозг работать, но именно эта работа и делает его сильным:

Самое примечательное, что есть в чтении, связано с несовершенством книг как носителей информации по сравнению с кино и телевидением. Кино и телевидение — почти идеальные средства коммуникации, ибо передаваемые ими картинки выглядят так же, как то, что они репрезентируют. А печатные слова нет. Печатные слова — это всего лишь черные значки на бумаге. Прежде чем они будут что-то репрезентировать, их надо расшифровать, что может сделать человек, имеющий соответствующий навык. Хотя грамотный человек прочитает текст во мгновение ока, преобразование напечатанного слова в ментальный образ — поразительно сложная операция. Для нее требуется совершенно особый вид воображения, специфичный именно для данного процесса. Если чтение как род деятельности отомрет, то эта сила исчезнет — и последствия будут непредсказуемы. Ибо чтение и культура испокон века шли рука об руку,