Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

Коридоры ЦК

На Старой площади, где располагались основные здания ЦК, Горбачева тоже уже ждал кабинет с табличкой, но не тот, в котором сидел его предшественник Кулаков в одном здании с кабинетом Брежнева, а пока чуть дальше — в шестом подъезде. Управляющий делами ЦК обстоятельно сообщил, какой у него будет оклад (800 рублей — огромные в СССР деньги) и какой «лимит на питание». «Предложения о квартире и даче, а также о персонале, который будет вас обслуживать, мы подготовим к моменту вашего возвращения из Ставрополя».

Зашел Горбачев и к Брежневу, которому решил изложить свои соображения по поводу положения в сельском хозяйстве. Но Брежнев, к которому его сразу пропустили, по словам Горбачева, «не только не втягивался в беседу, но вообще никак не реагировал ни на мои слова, ни на меня самого. Мне показалось, что в этот момент я был ему абсолютно безразличен. Единственная фраза, которая была сказана: „Жаль Кулакова, хороший человек был…“»

«На душе было муторно», — заканчивает этот эпизод мемуарист. Все обычно исходят из того, что назначение на должность секретаря ЦК по сельскому хозяйству соответствовало интересам и чаяниям Горбачева, но сам он этого нигде не утверждает. Все, включая Андропова, поторопились его поздравить, но должность секретаря по сельскому хозяйству в силу хорошо понятного Горбачеву плачевного положения в этой отрасли выглядела тупиковой — прецедентов дальнейшего повышения с этой позиции в практике ЦК не было.

Эту слабость компенсировал возраст самого молодого из секретарей (47 лет) и поддержка со стороны Андропова, но вряд ли уже в 1978 году Горбачев мог реально задумываться о должности генсека. После его недавнего отказа от предложения возглавить Министерство сельского хозяйства СССР (с сохранением статуса члена ЦК) отказ от нового назначения для него означал бы «потолок» на должности первого секретаря крайкома, да его никто и не спрашивал. Шанс стать секретарем ЦК по сельскому хозяйству выпал Горбачеву контингентно: не случайно, но и не необходимо. Никак не выглядело необходимым и последующее его продвижение к вершине власти.

Историк и социолог Николай Митрохин, стараясь понять, что представлял собой класс высшей советской номенклатуры, в 90-е и нулевые годы взял несколько десятков интервью у бывших сотрудников ЦК. Вот как описывал обстановку на Старой площади в беседе с Митрохиным Михаил Ненашев — бывший секретарь Челябинского обкома КПСС, а в 1975–1978 годах зам. зав. отделом пропаганды ЦК (впоследствии, в 1989–1991 годах, председатель Гостелерадио и министр печати СССР):

«Надо было видеть эту публику, которая выходила в 6 часов из всех подъездов. Около двух тысяч работников, и все в чем-то были похожи друг на друга, в белых рубашках и обязательно в галстуках. <…> В шестом [подъезде], где коридоры были метров на 40–50, а то и 60, до ста, было очень интересно присутствовать на этажах, потому что там людей нигде не было видно. <…> Люди не могли просто болтаться в коридоре… И конечно, там нельзя было услышать смех или рассказ анекдота. Было ясно совершенно, что тут какой-то определенный стиль, определенные черты. Такое впечатление, что ты в каком-то храме пребываешь…»

Тут я могу добавить от себя: в 2013–2023 годах, когда мне случалось бывать в этих коридорах в качестве члена Совета по правам человека, они выглядели точно так же безжизненно. Далее возвращаемся к Ненашеву:

«После обкома, где в роли секретаря я имел, в пределах своих функций, пусть и ограниченную, но самостоятельность, право на инициативу, если даже она и не всегда поддерживалась, в аппарате ЦК КПСС [я] сразу оказался в жестких рамках, строго обязательных для выполнения норм и правил поведения. Первое впечатление от работы в аппарате было такое, словно тебя одели в новый костюм, заставили надеть новую обувь, но дали все на размер меньше, и ты постоянно ощущаешь, как тебе тесно, неуютно ходить, сидеть, думать».

В ту же атмосферу окунулся и Горбачев, и не только на работе, но и на государственных дачах, которые предоставлялись его семье. В еще большей степени с этим столкнулась Раиса Максимовна — привычное между ними обсуждение накопившихся за день проблем приходилось теперь откладывать до уединенных вечерних прогулок, так как на дачах всегда присутствовала охрана и обслуживающий персонал, набиравшийся через КГБ.

Горбачев ностальгически описывает их последнюю, накануне отъезда в Москву, поездку с женой в любимую обоими степь, сожалеет, что была зима и нельзя было послушать песни перепелов, которые они так любили, но, кажется, не вполне отдает себе отчет в том, от чего жена ради него отказалась. Одним из бонусов переезда в Москву для Раисы Максимовны могло стать продолжение научной работы и защита докторской диссертации, о чем она заговорила с мужем, как он сам вспоминает в «Наедине с собой», в первые же дни. Но он эту ее робкую надежду пресек, уклончиво сказав что-то вроде «поживем — увидим» — хорошо зная мужа, она поняла, что ее удел отныне — тыл, содержание дома, и максимум, что себе позволяла — участие в научных семинарах на родном философском факультете МГУ.

На первой же встрече кремлевских жен 8 марта 1979 года Раиса Максимовна встала не на свое место по негласному ранжиру, на что ей тут же с презрением указали. Ее поражали бессмысленные разговоры при встречах на днях рождения, отсутствие человеческого уюта и всякой бережности к казенному имуществу, бессмысленная игра в карты и то, что она в своей книге назвала философским термином «отчужденность».

Став в 1980 году полноправным членом Политбюро и переехав в дачный поселок более высокого ранга по соседству с Андроповым, Горбачев опрометчиво пригласил его на товарищеский «ставропольский обед»:

«— Да, хорошее было время, — ровным, спокойным голосом ответил Андропов. — Но сейчас, Михаил, я должен отказаться от приглашения.

— Почему? — удивился я.

— Потому что завтра же начнутся пересуды: кто? где? зачем? что обсуждали?

— Ну что вы, Юрий Владимирович! — искренне попытался возразить я.

— Именно так. Мы с Татьяной Филипповной еще будем идти к тебе, а Леониду Ильичу уже начнут докладывать. Говорю это, Михаил, прежде всего для тебя».

«Нормальные человеческие отношения на этом уровне вряд ли возможны», — заключает по этому поводу Горбачев. Но не напоминает ли этот эпизод его собственный ответ девочке Юле Карагодиной, которой в 1949 году он устроил выволочку на школьном комитете комсомола, а потом, как ни в чем не бывало, позвал в кино? Мы же помним его ответ: «Это совершенно разные вещи».

С этим своим «не русским» принципом разделения институционального и неформального общения Горбачев в обстановке «отчужденности», мне кажется, мог