Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

Когда субъект в формуле «Cogito» был поставлен под сомнение, разные умные люди стали думать, что же такое «Я». Дальше всех в дебри залез Мартин Хайдеггер, чьи идеи во второй половине века стали развивать философы постмодерна, но мы туда не полезем — нам хватит более понятного испанского аристократа Хосе Ортега-и-Гассета.

Более всего известный по книге «Восстание масс» (1930 год), которая нам потом тоже понадобится, Ортега еще в 1914 году в «Размышлениях о „Дон Кихоте“» отчеканил формулу: «Я — это я и мои обстоятельства». В ней бывший картезианский субъект предстает уже не вполне отличимым от «объекта», но самое интересное в том, что Ортега относит к «обстоятельствам», подробно разрабатывая эту тему в книге «Идеи и верования».

Верования впитываются в процессе социализации… (юные пионеры приветствуют XXV съезд КПСС)

1976

[Архив Горбачев-Фонда]

Идеи Ортега определил как то, «что мы имеем», а верования — как то, «в чем мы пребываем». Верования впитываются если не с молоком матери, то в процессе социализации, и для нашего сознания это так называемая докса — все само собой разумеющееся. Но верования сталкиваются с фактами, которые им противоречат, появляется сомнение, и выход из противоречия оформляется в виде новых идей. Через какое-то время удачно найденные идеи превращаются в верования, новые факты снова их опровергают, и так разворачивается история мысли и сознания, которая и есть история человека и человечества.

В формуле Ортеги верования — часть «обстоятельств», которые он первым догадался поместить не снаружи субъекта, но и не внутри. По аналогии с ближе знакомой нам сферой IT, это не «железо», но и не внешний «интернет», а скорее «софт» (в дальнейшем сходную идею, но с другими акцентами выскажет Мишель Фуко, мы обратимся к ней в главе 9). «Софт» у нас в голове можно поменять, но не всякий на всякий другой, и это всегда сложная и болезненная операция, чреватая разрушительными последствиями. Нормальные люди, как могут, стараются избежать смены верований и предпочитают не видеть фактов, порождающих сомнения, — они некомфортны (комфорт и конформизм происходят от одного латинского корня, связанного с «формой»).

Горбачев не был внедрен мировой закулисой — иначе эти деревенские бабы его бы сразу раскусили…

1984

[Архив Горбачев-Фонда]

Наш субъект «Горбачев» оказывается зависим от своих верований едва ли не в большей степени, чем от членов Политбюро, которые, впрочем, за измену верованиям тоже могут его сожрать. Ему еще предстоит пройти через несколько циклов смены верований, как и бывшему советскому обществу при нем, но ошибочно думать, что по ходу своей эволюции он кем-то там прикидывался, как этот процесс трактуют многочисленные конспирологические теории.

Горбачев, конечно, не был внедренным мировой закулисной тайным агентом, не лелеял уже в Ставрополе или на уровне секретаря ЦК по сельскому хозяйству замыслов «развалить СССР» или внедрить капитализм под видом «социалистического рынка». Ни на одном из этапов своего восхождения к креслу генсека он не был белой вороной, иначе «система», как зона в «Сталкере», его бы не пропустила. Эта «ворона» «побелела», да и то не вдруг, только столкнувшись с невозможностью решить новые задачи на уровне руководителя страны.

Авторское отступление в Китай

В 1998 году Михаил Федотов — бывший министр печати РФ и будущий председатель Совета по правам человека, а в то время только что вернувшийся из Парижа посол России в ЮНЕСКО — пригласил меня в качестве своего компаньона-журналиста в Китай. Третьим членом и, по-видимому, спонсором нашей маленькой делегации был некий коммерсант, надеявшийся пролоббировать какие-то свои проекты. Не знаю, что у него из этого получилось, но ранг Федотова-посла обеспечивал нам прием на весьма высоком уровне. Нас сопровождал инструктор ЦК КПК и переводчица — они хохотали над старыми советскими анекдотами и вроде бы все понимали, но наши вопросы к ним на любую серьезную тему (например, о культурной революции 60–70 годов) наталкивались не то что на опасения, а на некое недоумение, словно в этом случае перевод становился вообще невозможен.

Встречи происходили по восходящей: сначала на предприятиях с их директорами, которые понимали отдельные наши вопросы уже лучше, затем мы были приняты первым секретарем ЦК крупной провинции, который уже многое мог нам объяснить, а переводчица, оказывается, сразу вспомнила все нужные слова. Перед отъездом мы встретились за знаменитой пекинской уткой с секретарем ЦК КПК по международным делам — вот тот, абсолютный европеец в своей обращенной к нам ипостаси, уже прекрасно все понимал и даже объяснял и спорил, аккуратно обходя наиболее острые углы.

Постоянный наш спутник-инструктор при этом присутствовал, переводчица переводила, но по выражению их лиц (а мы уже немного привыкли к мимике китайцев) невозможно было понять, интересно им само содержание разговора или нет. Но было уже понятно, что, если наш инструктор окажется в кресле пусть даже более мелкого партийного руководителя, он тоже как-то вдруг станет понимать все, что в этом кресле будет ему положено.

Так причудливо работает фундаментальная ошибка атрибуции: качества личности влияют на ее продвижение на ту или иную позицию, но и позиция затем проявляет в личности такие качества, которых раньше у нее, казалось бы, и не было. В голове как будто открывается потайной ящичек китайского комода, а там все нужное уже лежит и ждет своего часа. В строго иерархизированном китайском обществе это просто более наглядно.

Если согласиться, что Горбачев в конце концов стал великим человеком, то это было связано с его необыкновенной способностью к росту. В какой-то момент он не представал другим, а на самом деле становился другим. В марксистско-ленинской философии это называлось «качественным скачком», а в религиозных терминах можно назвать «преображением»: человек не только может, но и должен (если в христианстве вообще можно говорить о каком-то долженствовании) преобразиться в свою меру. Но возможность реализовать этот шанс зависит и от умения, и от везения попасть в определенную ячейку бытия, мимо которой надо суметь не проскочить. И надо готовиться.

Конечно, Горбачев в разговоре с Тэтчер в 1974 году совсем не похож на скучного аппаратчика со Старой площади, каким он предстанет у нас в следующей главе, — скорее в Лондоне они оба с Раисой напомнят себя в последнее годы на Ставрополье, но на другом уровне. В СССР такого Горбачева еще никто не видел, хотя он уже наличествовал и вскоре предстанет таким здесь тоже. Но он не только хитрил и писал скучные доклады: