Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

В качестве «меченого атома» интересно проследить за судьбой Григория Явлинского, чья программа рыночных реформ «500 дней» будет последней, отвергнутой Горбачевым в 1991 году незадолго до августовского путча. После окончания Института народного хозяйства им. Плеханова и аспирантуры в 1976 году Явлинский поехал на предприятия угольной промышленности в Кемеровскую, а затем в Челябинскую область, где работал нормировщиком на шахтах и разрезах. В начале 80-х, будучи зав. сектором в НИИ труда Комитета по труду и социальным вопросам, Явлинский написал доклад, где доказывал, что у советской экономики есть только два пути развития: надо либо возвращаться к сталинской модели, основанной на страхе и принуждении, либо предоставить большую независимость директорам предприятий.

А во Франции, вы не поверите: никаких очередей…

1977

[Архив Горбачев-Фонда]

Доклад, вызвавший недовольство руководства, в начале 1982 года был изъят КГБ, куда Явлинского стали раз в неделю вызывать и требовать ответа, кто подсказал ему такие идеи — ведь не мог же он сам это придумать? Понимая, что от него требуют сдать начальство, Явлинский ответил, что Карл Маркс. Следователь сказал, что если он еще раз так пошутит, то домой уже не попадет. Но 11 ноября 1982 года, вызвав Явлинского в последний раз, следователь уведомил, что больше допросов не будет, и велел никому об этих вызовах ничего не рассказывать. Лишь выйдя с Лубянки, Явлинский узнал причину таких перемен: только что умер Брежнев.

Теперь Явлинскому поручили заново написать и развить тот же доклад, все экземпляры и черновики которого сгинули где-то в КГБ, его стали приглашать на совещания в Госплан и ЦК. Но тут умер Андропов, а при Черненко его положили в закрытую больницу якобы с какой-то диковинной и очень заразной формой туберкулеза. Собирались вырезать легкое, «но зато предоставить квартиру в Крыму», но тут умер и Черненко. Явлинский вышел из больницы абсолютно здоровым, продолжил работу над своим докладом, чтобы в 1989 году стать начальником сводного экономического отдела Госплана СССР.

«Симулякр»

Митрохин, хотя его двухтомник в целом посвящен экономике, углубился и в протоколы и решения ЦК КПСС, посвященные (наряду с проходными темами, касавшимися чуть ли не производства шнурков для ботинок) редакционной политике толстых литературных журналов. Именно на этом поле велись заочные войны между «товарниками» и сторонниками социалистического выбора: на стороне первых были журналы «Новый мир», «Москва» и другие, на стороне «неосталинистов» — «Октябрь», «Молодая гвардия» и «Огонек», который со сменой главного редактора в 1986 году, наоборот, станет одним из флагманов антисталинизма.

Титанические усилия секретарей и аппарата ЦК на этом поприще воплощались затем в постановления, цензурные разрешения и запреты рукописей и фильмов, в сложные кадровые интриги и перестановки. Борьба велась в чисто символическом поле, но не на жизнь, а на смерть: оступившийся «ревизионист» выбывал из круга допущенных к теме, а для членов его команды могли последовать потеря работы, а то и партбилета. Любой из партийных бонз, съев в ходе такой дискуссии чужую пешку, умножал свой символический капитал, лишая его соперников.

Французский философ Жан Бодрийяр как раз в это же самое время, но в другом хронотопе, ввел в оборот концепт «симулякр», который он определил как «феномен, которому ничто не соответствует в онтологическом ряду бытия». Таковы были догма «социалистического способа производства» и ее бесплодное отстаивание, далеко оторванное от реальной жизни. Однако симулякр не безобиден — он оказывает обратное влияние на «онтологию»: крышка социалистической догмы придавливала, парализовала мысль, и чем выше был уровень высказывания, тем сильнее.

Посетив в 1983 году вместе с послом Яковлевым сельскохозяйственную ферму в Канаде, где весь урожай с огромных полей собирала семья из двух человек, иногда нанимая несколько работников, Горбачев, конечно, уже понимал, в чем тут секрет. Но против введения частной собственности на землю он возражал до самого конца своей карьеры, когда выскочивший откуда ни возьмись капитализм уже крушил «социалистические предприятия», словно детские кегли.

После отставки он признает эту свою ошибку. Но что мешало ему произнести два слова «частная собственность» в 1989 году на пике его популярности?

Концепт «диспозитив»

В те времена на улицах, в залах и аудиториях, и чем ближе к сфере науки или образования, тем чаще, можно было встретить лозунг, написанный белыми буквами по кумачу: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. В.И. Ленин». Если верно, то, наверное, по крайней мере сильно, но почему верно-то? А вот этот вопрос вслух в СССР задавать было нельзя.

А во Франции в это же самое время Мишель Фуко пришел к странной мысли, что власть и знание это по большому счету одно и то же. Если вместо «знания» подставить «информацию», получится, что Фуко просто предвосхитил, частично успев пожить на его заре, современное информационное общество: кто управляет информацией, тот управляет всем. Но мысль Фуко глубже — с властью тесно связано не только и не обязательно истинное знание.

Кто «знает», как и куда идти, тот пусть и ведет — такова природа власти. С другой стороны, у кого власть, тот и выбирает главного знающего, а он, увенчанный лаврами или звездами Героя Социалистического Труда, в свою очередь, назначает «знающих» рангом пониже, а те — целый легион «знающих» и получающих за это зарплату в разных научных учреждениях, институтах и школах.

Принуждение (власть) проявляется не только в казнях и репрессиях — это и школа, где преподаются именно так, а не иначе, именно те, а не другие предметы, даже детский сад, где советским детям рассказывали про доброго дедушку Ленина. По мысли Фуко, которого эта неявная власть интересовала больше всего, таким образом формируется диспозитив: сумма того, что можно и должно знать в соответствующем хронотопе (это наш термин, Фуко его не использовал). Иначе говоря, диспозитив — это такие очки, через которые исторический мир в эти времена и на данной территории обычно воспринимают его обитатели, только он находится не снаружи, как мы легкомысленно полагаем, а принудительно встроен властью в наше сознание. Это те самые зеленые очки, которые мнимый волшебник Гудвин в сказке про Элли обязал носить — принудительно! — всех жителей Изумрудного города и поначалу его гостей.

«Учение Маркса всесильно…» — как оказалось, нет

[Из открытых источников]

Диспозитив Фуко напоминает верования Ортеги в том смысле, что он находится и не снаружи, и не внутри, а является как бы