Жизнь в белых перчатках - Керри Махер

В темном кинотеатре, одетая в новое просвечивающее платье с открытыми плечами от Бальмена, столь непохожее на одежду Эми Кейн, Грейс затаила дыхание уже на вступительных титрах, зная, что ее героиня появится в одной из первых сцен, там, где она выходит за персонажа Купа, шерифа Кейна. Украдкой покосившись на Купа, сидевшего слева от нее в великолепном фраке, она увидела, что он не отводит взгляда от экрана, и взяла с него пример. Но ее собственные светлая кожа и волосы, от которых прямо-таки исходила аура невинности, казались какими-то неправильными, диссонирующими. Грейс знала, что ее внешность должна была стать наивным контрапунктом мстительным планам убийства, вынашиваемым заговорщиками, но при этом все время думала, что сыграла неправильно: тут слишком слащаво, там слишком горько. И на экране она выглядела такой большой! Спрятать собственную игру было невозможно.

И все же в конце первой сцены с Грейс Кэти Хурадо нежно сжала ей руку. Грейс опустила глаза и увидела, что ее пальцы впились в подлокотник кресла. Прикосновение Кэти удивило ее. Грейс взглянула на соседку. Та улыбалась, будто говоря: «Это трудно, я знаю».

Благодаря присутствию Кэти смотреть все остальное было легче. По правде говоря, когда прошел первый шок, Грейс обнаружила, что полностью погрузилась в происходящее на экране. Равномерный перестук в саундтреке, сопровождающий черно-белое действо и наводящий на мысли и о цоканье копыт, и о тиканье часов, отсчитывающих оставшееся до полудня время, обладал гипнотическим действием. Куп был само совершенство, и через несколько минут фильм так поглотил ее, что она даже забыла, чем все там кончается. В сцене финальной перестрелки Грейс наблюдала за Эми Кейн, словно за кем-то совершенно посторонним. Эта блондинка в шляпке не могла быть ею, нет, это была жена шерифа Кейна, и Грейс гордилась ею.

Когда занавес зашуршал, скрывая экран, свет зажегся и все зааплодировали, дезориентированная Грейс огляделась по сторонам, плохо понимая, на каком она свете. Все остальные хлопали и кивали друг дружке, так что она тоже присоединилась, отпуская сердечные похвалы увиденному в фильме.

Когда на сцену вышел Фред, раздались аплодисменты вперемежку со свистом, каких Грейс никогда не слышала даже в театре, — хотя, может, дело в том, что сейчас она находилась в зрительном зале, а не перед ним. Это не была овация из ее грез, но все происходящее брало за душу. В груди кипела и бурлила пьянящая смесь гордости, солидарности и благодарности. Грейс не могла дождаться, когда же этот фильм посмотрят все, кого она любит. А еще она обнаружила, что очень даже не прочь вновь испытать нечто подобное.

* * *

— Ну как, мама, тебе понравилось? «Ровно в полдень», — спросила Грейс.

Она не могла больше терпеть и к тому же нервничала оттого, что мать не сразу подняла эту тему. Воодушевление премьеры прошло, и теперь Грейс тревожилась, что скажут о фильме ее друзья и, в первую очередь, члены семьи.

В понедельник они с мамой обедали в Филадельфии. Форди забрал Грейс из маленькой квартирки возле театра «Бакс Кантри Плейхаус», где та играла в спектакле «Акцент на молодость», прежде чем вернуться в Нью-Йорк. Она знала, что родители ходили на «Ровно в полдень» накануне вечером. Но с того момента, как Форди высадил ее из машины и они с матерью заказали вальдорфский салат с курицей, Грейс и Маргарет Келли говорили лишь о детях Пегги и работе Келла.

В противоположность матери, Форди,<пкоторый посмотрел фильм в вечер премьеры неделю назад, позвонил Грейс на следующее же утро. Он одобрительно присвистнул:

— Благодаря тебе у этой картины появился класс, Грейс. Без тебя это было бы совсем мрачное кино. Не могу дождаться, когда увижу тебя в следующей роли.

Держа трубку у уха и благодаря Форди за то, что он пошел на фильм в первый же вечер, она чувствовала, как из глаз льются слезы признательности.

— Очень хорошее кино, Грейс, — ровным тоном ответила мать. — Я, конечно, видела не так много вестернов, но твоего отца впечатлила режиссура. Он сказал — для вестернов необычно, чтобы горожане отвернулись от своего шерифа. Но, боюсь, я не поняла, в чем смысл этой музыки и этих звуков лошадиных копыт.

«Забудь о музыке, мама! Тебе понравилось, как я сыграла?» — подумала Грейс, но вслух произнесла:

— Думаю, Циннеман пытался передать ход времени.

— Да-да, теперь мне ясно, — нетерпеливо проговорила мать. И наконец прозвучало: — Так здорово было увидеть тебя в такой большой картине, Грейс. Мы с отцом очень гордились. И все в городе посмотрели фильм и сказали нам, как ты там великолепна, как поразительно, что малютка Грейс Келли сыграла с самим Гэри Купером!

— Спасибо, мама! — Грейс ухватилась за похвалу, чувствуя, однако, что прозвучала она суховато. Было совершенно ясно, что мать больше всего радует одобрение многочисленных друзей семьи.

— Как по-твоему, ты еще будешь сниматься в кино?

В вопросе явно слышался подтекст: «Потому что я могла бы и привыкнуть быть матерью кинозвезды».

— Посмотрим, что мне предложат, — пожала плечами Грейс, не желая потакать матери.

— Твой отец говорит, что в кино платят гораздо больше, чем в театре.

— Я занимаюсь этим не ради денег. — Обсуждать с матерью контракты со студиями тоже не хотелось.

— Нет? — нахмурилась мать. — Но, похоже, ты уже неплохо зарабатываешь. Платье у тебя чудесное.

Грейс опустила глаза на свое платье-рубашку с широким поясом жизнерадостного лососевого цвета. Стоило надеть его для примерки в магазине «Бонвит Теллер», каку нее сразу поднялось настроение.

— Спасибо, мама.

— Ты сейчас встречаешься с кем-нибудь? — спросила мать, отправляя в рот ложку курятины с грецкими орехами и жуя.

«Конечно, мама, ты предпочла бы поговорить об этом».

— Всерьез ни с кем, — ответила Грейс, и это, к сожалению, было правдой.

Ее отношения с Джином висели на волоске, особенно после июньской ссоры на актерской вечеринке в Филадельфии, где она играла в «Парковом театре». Грейс надеялась, что ему удастся очаровать продюсеров, чтобы те взяли его в труппу, но Джин сильно надрался, и его исполнение песни «Кабриолете бахромой на крыше» никого не вдохновило.

«Такое веселье не для меня, Джин!» — закричала на него Грейс, когда они вернулись к ней в квартиру. «Да ты не распознаешь веселье, даже если оно тюкнет тебя по башке!» — заорал он в ответ, хлопнул дверью и босиком ушел в ближайший отель, потому что был слишком горд — или слишком пьян, — чтобы