Уральский следопыт, 1979-01 - Журнал «Уральский следопыт»

«Древнее вооружение» состоит из шлема, щита, меча и лат. Стилизованный под древнегреческий, шлем украшен изображением сфинкса, который как бы поддерживает золоченый гребень из листьев. Ажурный, сквозной орнамент за фигуркой сфинкса завершает композицию. Над украшенным вытравкой и золочением небольшим козырьком – барельеф двуглавого орла, полного затаенной силы.

С обеих сторон от орла – крылатые коньки. Десять лет сопровождали они Бушуева: легкие, златокрылые, мчались они по синеной поверхности клинков. И вот в последний раз замерли на шлеме…

Вроде бы те же самые кони – тонконогие, с гордо выгнутыми шеями и маленькими головами. Есть в них что-то от коня Георгия Победоносца, каким изображали его русские иконописцы Суздаля и Новгорода в XV-XVI веках. И все-таки это уже не те кони, что летели по клинкам и привораживали к себе всех, кто видел их. Там они действительно летели. А здесь резко вздыблены их мускулистые тела. Нет, эти кони не готовятся к полету – они готовятся к бою: оскаленная пасть, грациозно поднятые копыта передних ног. Этими копытами уже не касаются они розового эфира, а бьют противника…

Основой «Древнего вооружении» являются латы. Причудливо разбежался по ним золотой орнамент из традиционных листьев аканфа, лавры и пальмы. Панцирь, кроме традиционной вытравки, синения и золочения, богато украшен чеканкой по меди с последующим золочением. На плечах – чеканные из меди и тоже золоченые маски львов. В центре панциря – голова мифической Медузы с раскинутыми во все стороны волосами-змеями.

Вместе с И. Н. Бушуевым над «Древним вооружением» трудились такие выдающиеся мастера златоустовской гравюры, как Л К. Лукин, Д. Н. Ронжин, А. М. Бояршинов, Т. М. Цыпленков, М. Я. Пелявин, другие безвестные кузнецы, полировщики, резчики… Сейчас бушуевская лебединая песня – «древнее вооружение» – хранится в Златоустовском краеведческом музее.

За годы работы над «Древним вооружением» Иван Бушуев изменился мало. В облике его все еще сохранилась нескладность и подвижность подростка – щуплого, со впалой грудью. Все чаще и чаще донимал его изнуряющий кашель, который, казалось, выворачивал наружу легкие – почти двадцать лет дышал он парами ртути. Раньше думал: «Вот выучится брат Ефим в Академии художеств, вернется в Златоуст, будем вместе работать и такие еще сабли откуем и украсим, что не будет им равных ни в России, ни в Германии – нигде». Да не суждено было этому сбыться: непрочной оказалась цепочка. Уже семь лет назад умер Ефим от чахотки и похоронен далеко от родного края – в Ораниенбауме…

Ефима Иван любил больше всех своих братьев. Флавиан и Амплей – тоже оружие украшают, да только б живинки. «Может, сын Саша? Да ведь не передашь ему всего – мал еще».

… Легенда летела за ним еще при жизни и, казалось, должна была сохранить нам его жизнь. Пусть не в мельчайших деталях, то хотя бы облик, пусть даже словесный. Но лишь на непревзойденных до сих пор клинках, да в заводских и фабричных отчетах и ведомостях можно встретить его имя. А после 1834 года – словно и не было человека по имени Иван Николаевич Бушуев. Что с ним стало? Скончался, задушенный ртутью, золотыми парами, или уехал из Златоуста? Остается только предполагать, что с ним стало…

Из документов известно только одно с 1836 года на оружейной фабрике гравером работал сын Ивана Бушуева Александр.

Кыштымские сказы

Юрий ГРЕБЕНЬКОВ

Рисунки Н. Мооса

Огневица

Июнь парными дождями обрадовал. На покосных ложках травы поднялись густо и дружно, как дети в большой семье – травинка травинку поддерживает. В самую бы пору литовкам звенеть. Да заводоуправление мастеровому люду на дедовских покосах косить запретило – билеты велено брать. За свой покое деньги платить… Управляющий-то уперся: «Берите билеты, иначе с завода сгоню!»

У Гаврилы-кузнеца изба и так достатком не блещет. Прелые онучи веревками вяжет, чтобы не рассыпались, и снова носит. Без сена зимой ему голимый зарез.

Другое дело у соседа его, кыштымского лавочника Маралы. У лавочника денежный мешок под завязку, сыпать некуда. Лошадей с полсотни держит. Конюхов подобрал придурковатых: гривенник от семишника отличить не могут, таким хоть вовсе за работу не плати – была бы кормежка мало-мальская. Разной скотины полон двор.

На его покосах кыштымцы не страдуют, больно прижимист и скупердяй. Прозвище тоже, как хвост, не зря за человеком тащится – у лавочника язык словно дегтем намазан. Каждого встречного облаять норовит, или худой молвой обмарать.

Кузнец Гаврила, хоть и голь перекатная, но у мастерового народа на почете. Гаврила-то помимо заводской работы горн с наковальней на огороде держал. Чуть ли не все лошади в Кыштыме подкованы руками кузнеца. И за работу брал Гаврила не дорого, так, копейки одни.

На особицу умел работать кузнец. Бывало, тяжелой кувалдой медные тонкие нити для опояски отковывал. Сапожные иголки протягивал. Ювелирную резьбу на поделках простым зубилом наносил.

Однажды поспорил Гаврила с мужиками, что откует поделку с секретом. И будут держать ее мужики в руках, а секрета не раскроют. Спор в штоф водки уперся.

Смастерил Гаврила кузнечной ковкой обыкновенный молоток. Позвенели им мужики по наковальне. С десяток гвоздей в доску забили. Молоток тот молотком и остался. Цельная поделка, без секрета, – решили мужики.

Тут Гаврила ударил молотком по наковальне. Шyтя, полегонечку. По известному лишь ему месту. Молоток на восемь частей распался – по количеству спорящих мужиков. И каждая часть из себя корону представляет, и на каждой слова выбиты.

Мужикам – да короны!… Посмеялись мужики, да за штофом в лавку к Морале отправились.

Билетная канитель Морале на руку. Сразу скрутился в заводоуправление и двадцать билетов на чужие покосы разом купил. Страдовать же на них привез мужиков-поденщиков со стороны.

Гаврила-кузнец на свой покос взглянуть поехал, а елань-то выкошена уже!… На покосе кузнеца моральские поденщики управляются, подсохшие ряды граблями переворачивают.

У Гаврилы и взыграла душа. С кулаками на обидчиков бросился. Поденщики-то здоровые попались. Отметелили Гаврилу до бесчувствия. А Морало от шалаша за кузнецом наблюдал. Ждал, когда Гаврила от битья оклемается. Поденщикам кузнецово сено сгребать да в зарод метать до поры запретил. Чтобы, значит, на глазах кузнеца с его покоса сено убрать.

Насилу поднялся кузнец на ноги. Сгустки крови из разбитого рта выплюнул. Тут подскочил к нему Марало. И давай насмехаться да конторским билетом махать: «Запляшешь теперя! Ползавода в своих руках зажму, сено-то у меня покупать будете. В ногах валяться заставлю!»

У кузнеца и так в глазах от боли темно. Боль обиду-то перехлестнула, смолчал. Обнял Гнедка и с его помощью до телеги до