Уральский следопыт, 1979-01 - Журнал «Уральский следопыт»

Такая фамилия в Каслях и до наших дней дожила. У вновь нареченного Купцова сын Никита тоже в художестве с мыслил. Даже лучше, чем у отца, у него рисунки. получались. Каждый рисунок как живой выходил. На этом люди руками размахивают, говорят аль спорят о чем – чуть не голоса слышны. Хочется самому в спор ввязаться. На другом рисунке озеро о каменный берег бьется. Лодка с рыбаком качается. А на уде у рыбака черт с маленькими рожками. Растопыренными пальцами за леску хватается, сорваться с крючка норовит, а не может. Из-под камней раки высунулись, клешни навострили. Смешливые глаза выпучили. И натуральным образом над чертом хохочут.

А повнимательнее приглядишься: черт-то на каслинского приказчика Парамошку похож, Парамошка и в самом деле рылом на черта смахивал. Пегая бороденка по-козлиному торчала, и глаза желтые, как у филина. Худая спина колесом горбатилась, а пальцы на руках Парамошка всегда нарастопырку держал.

По рисунку Никиты Купцова каслинские мастера первые фигурки чертей и отлили.

Парамошка тайный наказ от Зотова имел. За мастеровым людом в оба глаза присматривать, и за выдумки каслинских мастеров нещадно драть. Что бы только по господским чертежам все заказы исполнялись. Парамошка за крепостными художниками догляд вел. Случалось, за окнами ливень хлещет, Урал-камень громом гневается, молниями землю бьет. Задумает крепостной мастер для радости собственной души Что-нибудь сотворить, надоели постылые господские заказы. И выберет погоду, когда добрый хозяин на двор собаку не выпустит.

А Парамошка тут как тут. По-лешачьи орет. В дверь избенки стучит, открыть требует. В избу ввалится, на художество взглянет, и по ценности рисунка мастеровому наказание определит.

Приказчику к сорока годам подходило, но он себя за первостатейнаг жениха считал. Только каслинские девчата далеко приказчика обегали.

Никита-то Купцов с девушкой дружил. С домовницей и певуньей Лушей. Луша – девушка на выданье. Семнадцатую весну встретила. Красавица из красавиц: пройдет мимо – залюбуешься, полюбит – набедуешься. И Никита парень завлекательный. Может, некоторых заводских парней силою послабее, зато душевный да обходительный. Едва начинал месяц в озерной заводи купаться, Никита с Лушей под заветной сосной встречались. Никита попросит девушку:

– Спой, Лушенька!

И покажется, что горная серебряная речка веселой водой зазвенела. Звездочки по синему сарафану рассыпала. И потекла, потекла по уральскому краю… От Лушиной песни певчие птахи просыпались, в девичью песню свои голоса вплетали.

Та заводка Большого каслинского озера, где Никита с Лушей миловались да песни распевали, Лушиной заводью зовется. И месяц там по-прежнему плавает в воде, как потерянная медная девичья сережка…

Однажды в шальную грозовую полночь приказчик Парамошка на огонек в сарайчик Никит Купцова заскочил. На пороге встал ошарашенным стодбом. С нарисованного Никитой портрета на Парамошку девичья красота смотрела. Волосы праздничным венком на уложены. Глаза как родники глубокие, невысказанной голубизной полыхают. Руки вскинуты крыльями лебедиными. будто в небо лететь зовут.

Заводская нюхалка столбняк с себя скинул, а Никита тут и спрячь портрет. У Парамошки дар речи объявился:

– Чья такая? С кого рисовал? Портрет давай! Натурально голима выдумка!

– Поблазнилось тебе, – ответил Никита – Не было никакого портрета.

Приказчик слюною побрызгал. За понятыми побежал. Стражников приволок. Обыск, устроил Весь сарай кверху дном перевернули, а портрета не обнаружили. Тогда связали парня и в пыточный погреб бросили. Но Никита и на другой день о портрете словом не обмолвился. Одно заладил: поблазнилось, мол, приказчику. С перепоя, видать, был.

От такого запирательства Парамошку взбесило – Подказал он заводским оплетышам парня на дыбу вздернуть. И за сокрытие мастерства да голимой выдумки бить плетями, пока говорить не начнет. Отхлестали Никиту до бесчувствия. А тот молчит. Оплетыши переусердствовали и чуть насмерть художника не запороли.

Пока барские прислужники художника обрабатывали, Парамошка про Лушу разузнал, и давай к девкиным родителям подкапываться. Богатым женихом себя выставлять. Лушины родители – люди бедные, крепостные, им от такого ухажера деваться некуда. с девичьим согласием в те годы вовсе не считались. День помолвки сам приказчик назначил.

Тут в Касли, как снег на голову, заводчик свалился, с компанией барских забулдыг. В Кыштыме все вино выхлестали и в Касли допивать приехали.

Парамошка общипанным петухом вокруг Зотова забегал. По-ласковому закукарекал. Про заводские дела отчитался. Под конец о своей женитьбе поведал…

– Гоже, гоже, – сказал Зотов. – Давно тебя следовало оженить. Вонью страшимой от тебя шибает. И вино в чаре с неумытой харей подаешь. Не помолвку вечером, а свадьбу велю сыграть. В церковь невесту не вози, без попа обвенчаем. Сам посмотрю, что за краля.

Сразу в приказчиковом доме, как при пожаре, работа началась. Баб да девок со всего поселка согнали. Парамашкины хоромы скоблят да моют. Стряпухи, как плотинные колеса, возле печей вертятся. Кучера выездных коней обихаживают, свадебные ленты в гривы вплетают.

В невестину избенку тоже приказчиковы люди посланы. Невесту по всем правилам к свадьбе гоиовят. Бедна родительская лачуга, да с девичьей красоты вся светится. А Луша виду не подает, что за приказчика Парамошку замуж собирается, за страшилу каслинского. Старикам – родителям весело улыбается.

Вскоре свадебные кони к избенке невесты подлетели. Мать с отцом, как Заведено, гостей встречать вышли. Только приказчиковы сваты с невестиными родителями и разговаривать не стали. Схватили девушку за руки – и в карету.

Луша оглянуться не успела, как в приказчиковой горнице очутилась. А там заводчик Зотов сидит в разгульной компании. Девичья красота и пьяных голов разом хмель вышибла. Словно перед бурей тишина наступила.

Зотов из-за стола выскочил и на Парамошку гнев обрушил: как смел от хозяйского глазу такую красавицу прятать?! Не девка – живой огонь!

Приказчик от барского гнева как осиновый лист затрясся. О женитьбе зазаикался.

– Прочь с дороги! – крикнул Зотов. – Лошадей!… В Кыштым еду! Стол с закусками да вином опрокинул. К девушке бросился, норовит за руку схватить. Да у Луши рука тяжелая, с малолетства к труду приучена Отмахнула зотовскую лапу и говорит спокойно:

– Вы меня на свадьбу везли. Так что же застолье-то кинули?

А Зотов, как отпор почувствовал, в ответ ласковые слова запел:

– Быть бы свадьбе, красавица, да жених не по нраву. В Кыштыме тебе другого подберу. Там у меня парни всем парня на отличку.

Много на счету Зотова кровавых дел значилось, и тут подумал, сойдет, потом камень девке на шею – да в воду. Кучера к злодейству привычные. Молчать будут. Парамошку, если шум поднимет, в Кыштыме прикончу. Приказчиково место не заказано. Еще лютее зверя подобрать можно.

– Ладно, – согласилась Луша, – хозяйскому слову я не ослушница. Придется в Кыштым ехать. Только свадебные бубенцы с коней снимите. И приказчика разрешите с собой взять.

Зотову что. Только крикнул. При свете каретного фонаря девушка еще краше заводчику показалась. Притянул, он