Обычная дорога российская - Александра Филипповна Колесникова

незавидный. Постояла на Набережной, посмотрела на Амурский залив. И вдруг со всей ясностью как бы увидела молодыми себя, Лию, Сашу, Петю, Пашу, Гришу, Саню. Вспомнила вечера у пианино, нашу ученическую забастовку, прощальную прогулку вдоль кромки ревущего прибоя… Неодолимо захотелось увидеть кого-нибудь из них, получить от кого-то хотя бы весточку.

Но я не знала ни одного адреса. С Лией мы связь потеряли в период войны. Проще всего казалось найти Александра Александровича Фадеева. Он известный человек.　

Я послала ему письмо.　

Он ответил словом добрым и проникновенным. Началась переписка. Я получала словно бы отрывки из чудесной повести о нашей юности. И было там все так знакомо, так близко. Их нельзя было не сохранять. Я читала их, перечитывала, вновь читала. Они придавали мне силу, помогали лучше работать, глубже осмысливать нашу действительность.　

Одновременно с его письмами я перечитывала «Молодую гвардию». Читала и угадывала в характерах героев характеры и отношения друг к другу таких близких мне моих друзей детства и юности, я начинала понимать, какие внутренние страстные и благородные силы вели автора от главы к главе этой героической трагедии. Он, Саша, владивостокский соколенок, комиссар и боец, был сам таким, какими были его герои. Наши герои.　

Фадеев не раз спрашивал, не нужно ли мне чем-нибудь помочь? Но у меня снова все было: еда, одежда, крыша, работа, заботливая мама, друзья по труду, книги, у меня были письма Фадеева, его письма. Написала, что «Огонек» я не всегда вижу. Тут же стала получать ряд всяких журналов, которыми делилась с учителями.　

В 1950 году весной я поехала в подмосковный санаторий. Перед поездкой получила несколько больших последних фотографий, которые Фадеев выслал мне, чтобы я загодя привыкла к его теперешней внешности. Так он сам сказал. Действительно, как узнать его после тридцатилетней разлуки? Конечно же, я бы его не узнала. Он вырос, наш Саша, пока был партизанским комиссаром, а за последующие тридцать лет стал удивительно красивым.　

Сложно мне было как-то представить нашу встречу.　

«…Здравствуй, Саша, вот она я, Ася, что играла тогда в мяч, а потом у Лии что-то там рассказывала…».　

И вот я увидела добрую и вместе искренне взволнованную улыбку и услыхала чуть срывающийся голос:　

— Здравствуйте, Ася!　

— Да. Это я, Саша.　

— Здравствуйте, Саша!　

И нет никакой скованности и напряженности. Все хорошо. Я встретила нашего Сашу. И одет он был просто, аккуратно, чисто, но костюм и туфли его были не новыми.　

Мы по-прежнему говорили друг другу «вы» и на «ты» перешли очень не скоро. Что ж поделаешь? Волосы у него были уже совсем седые, и было нам по пятьдесят лет.　

Но когда перебрали все подробности давних встреч, воссоздали цельные картины, полнокровные образы прошлого, тогда сквозь седины, сквозь измененные временем облики будто высветились молодые лица, и мы не уславливаясь, перешли на «ты»:　

— Ты, Саша, был недавно в Нью-Йорке. Не пытался узнать о Лии?　

— Нет, Ася, ты представляешь…　

И так далее.　

Подолгу нам разговаривать не довелось. Занятость Александра Александровича я и раньше представляла. Если, работая учительницей, депутатом горсовета, я крутилась, как заведенная, то как же приходилось ему?　

Фадеев все же нашел время пару раз навестить меня в санатории и проводить к поезду.　

И потом снова потекла ко мне в письмах его прекрасная повесть о нашей юности.　

Летчики

Мой сын женился в Спасске-Дальнем. Жена его, Нина— медсестра. Ее отец, Иван Иванович Шеин — директор школы, преподаватель литературы и русского. Мать, Клавдия Гавриловна — учительница начальных классов.　

У молодых появился сын Валентин и дочь Ирина.　

Запомнилась одна из моих поездок к Леве.　

Долго ехала поездом, на попутных машинах. Встретил меня дежурный офицер.　

— А, это вы, Филипповна! Разрешите доложить, дежурный…　

— Вольно, Витя, вольно!　

Левин товарищ Никишов показывает на самолеты:　

— Лева сидит во втором слева.　

Я уже знаю: самолеты называются «МИГи». Они маленькие, блестящие, с оттянутыми назад крыльями и хвостами.　

Слышны какие-то команды. Нарастает гул двигателей. Гул этот превращается в отчаянный рев. Воздух дрожит от жара, пыль летит, как при урагане. Самолеты пара за парой ползут к взлетной полосе. Потом они бегут вдоль полосы и взмывают совершенно невесомо. Через несколько минут аэродром чист. Небо — тоже!　

— Перекур с дремотой, — объясняет мой аэродромный гид. — А вечером споем по случаю субботочки?　

Что Виктор хорошо поет, я знаю. Знаю и о том, как в войну в бою с вражеской сворой просил по радио зенитный огонь на себя. Говорил Лева и о том, что у одного их старшего товарища Героя Советского Союза двадцать восемь сбитых вражеских самолетов.　

О Леве, в свою очередь, знаю от замполита.　

— Воевал ваш сын честно. Ни один его ведущий не получил ни одной пробоины.　

Больше всего он летал с Гришей Берелидзе. Гриша имел много воздушных побед, сбил знаменитого вражеского аса. На войне Гриша и Лева были, как родные братья. И я отношусь к Грише, как к сыну. А Гришина мать Наталья Спиридоновна так же относится к Леве.　

Здесь мне все знакомы. Я пришла в родную семью.　

А кругом заросшие тайгой сопки, туманятся пади, причудливо громоздятся там и тут облака. Арсеньевские, Фадеевские места!　

Между облаками командиры выводят эскадрильи к аэродрому. Снова рев двигателей. Самолеты, растянувшись в цепочку, мчатся над сопками «чуть ниже облака ходячего, чуть выше леса стоячего» и один за другим опускаются на полосу. Визжат тормоза. Снова выстраивается самолетный строй. Боги в кожаных куртках и шлемофонах поднимаются из кабин, идут от самолетов ватажками, о чем-то красноречиво жестикулируют. А вот и мой светловолосый. Конечно же, с ним Гриша, Костя, Саша.　

Обнимаемся, целуемся. Один из ребят тащит меня в свой «Москвич».　

— Отлетались, Филипповна! Я доставлю вас к Нине.　

Вечером они будут рассказывать анекдоты, ерничать, нести всякую чушь, петь, а то и плясать. Даже лезгинку с кортиком в зубах. Это умеет Саслан Авсарагов.　

Сегодня у них «субботочка». А потом снова высоты, скорости, перегрузки и учеба, учеба, учеба каждый день.　

Лев летал двадцать лет. За это время ходил и в отличниках, и совсем наоборот. Но всегда был и до сих пор влюблен в свою профессию летчика-истребителя. Последнее время он летал в Качинском училище. То есть тоже стал учителем, только «воздушным». Уволили его но Указу о сокращении Советской Армии. Он — майор запаса.

Некоторые раздумья над этими записками

Моя мама прожила почти девяносто лет. Хоронила я ее недавно в Волгограде, куда в начале 60-х годов