Блатной: Блатной. Таежный бродяга. Рыжий дьявол - Михаил Дёмин

не у всех это оканчивалось благополучно. Некоторых сажали за старые грехи. Но у Романа Сергеевича грехов было немного, и участие в антифашистском движении с лихвой их перекрывало. Его не тронули и определили на жительство в Свердловск. Тут он стал преподавать иностранные языки. И все было бы хорошо, если бы он не вздумал писать мемуары!

Как только он принес рукопись в местное издательство, отношение к нему изменилось. Его стали упрекать в том, что он недостаточно критически относится к белой эмиграции. И вообще идеализирует буржуазный Запад.

Поначалу автор не придавал критике большого значения… Но после венгерских событий перепугался.

– Понимаете ли, друг мой, – говорил он, сидя со мной за столом и прихлебывая пиво. – Вся глупость в том, что я этот самый Запад вовсе не идеализирую! Я там жил по-всякому, бывало, и бедствовал. Испытал и голод, и ужасающее одиночество… И через табак меня пропускали… И я обо всем пишу честно. Но конечно, я Запад не ругаю последними словами, не поливаю его дерьмом. Там ведь есть и положительные стороны. И я хочу быть объективным. Так нет, этого нельзя! Надо, чтоб поливал…

– А что сейчас с вашей рукописью? – поинтересовался я.

– Вернули на доработку. – Он вздохнул. – Но, собственно, как дорабатывать? Литература – не пашня. Навозом ее удобрять нельзя! Нет, очевидно, книга моя уже не увидит свет… Да я, признаться, и сам не рад, что ввязался во все это.

Несмотря на то что мы принадлежали с ним к разным поколениям (он был старше меня на двадцать пять лет), мы как-то быстро и легко сдружились. И успели о многом поговорить… И так, в разговорах и выпивках, прошло время.

Прошло несколько дней. И как-то раз в нашей подпольной коммуне появился новичок. Увидев меня, он воскликнул:

– Ты, старик, на свободе?! Вот так штука! А мне говорили, что ты уже арестован. Кто-то даже видел, как тебя вели под конвоем…

И вот тогда я не выдержал.

– К черту все, – сказал я, – надоело! Надо возвращаться в Москву! Там народу много – я затеряюсь в толпе… А оттуда при первой возможности махну во Францию к родственникам.

– А кто, кстати, ваши родственники? – поинтересовался Роман Сергеевич. – Может, я их знал?

Я назвал ему имена. Объяснил, что они из колонии донских казаков. Он проговорил с сомнением:

– Донские?.. Гм. Должен сказать, что в годы войны я, как участник Сопротивления, всегда опасался своих соотечественников. И особенно казаков… Не стройте больших иллюзий! Эмигранты – публика весьма специфическая. Многие там из антисоветских давно уже превратились в антирусских. И вообще там можно столкнуться с такой злобой, с такой ненавистью, что даже вы, человек, испытавший немало, содрогнетесь и растеряетесь.

– Но не все же там такие?

– Не все, конечно… Многое зависит от удачи, куда попадешь.

– Что ж, – сказал я, – буду надеяться на удачу.

– А что вы, простите, собираетесь там делать?

– Буду писать. Причем прозу! Хочу рассказать о своей жизни, о своих приключениях. И одновременно о своей стране. Я ее всю исходил вдоль и поперек. И знаком с такими вещами, о которых мало кто знает… Понимаете, я перегружен материалом! Но здесь этот материал мне никогда не удастся полностью реализовать. Слишком строги у нас цензурные запреты. Из-за этой дурацкой цензуры поневоле сбежишь. Но конечно, – я потянулся за папиросами, – цензура не единственная причина…

– А что же еще? – прищурился он.

– Вы сами видите, что творится! Наступает «охота за ведьмами». Такие периоды уже не раз возникали. Это как приступы перемежающейся лихорадки… Возможно, когда-нибудь моя отчизна выздоровеет, избавится от приступов… Но когда? У меня нету сил ждать.

– Значит, вы решили, – проговорил он задумчиво. – Дай Бог! Но учтите, вам придется во второй раз начинать писательскую карьеру… Это вас не пугает?

– Пугает немножко. Хотя что ж, я привык рисковать.

– Безусловно, если вы займетесь политикой, все пойдет легче. Это вообще самый легкий заработок! Тут даже и таланта не надо. Только знай одно – поливай…

– К черту политику! – сказал я. – Она создает массовые психозы, она порождает слепой фанатизм. И еще больше увеличивает количество общего зла на земле.

– А как же вы, собственно, думаете писать?

– В принципе так же, как и вы… Вы говорите, что стремитесь к объективности. Вот и я к ней стремлюсь. Только к ней! Никакой пропагандой, во всяком случае, заниматься я не намерен!

– Но тогда вы можете оказаться в моем теперешнем положении…

– Там, на Западе?

– Да, да.

– Черт возьми, почему? Я же не собираюсь выступать против капитализма.

– Но и против коммунизма вы тоже ведь не собираетесь выступать, я правильно вас понимаю? Значит, вы займете некую среднюю позицию… А середины сейчас никто не хочет! Мы живем в век крайностей… И они обостряются, они все растут.

Роман Сергеевич сказал это, и мне тотчас же вспомнился недавний разговор, происшедший в Красноярске… И я, помолчав, спросил удрученно:

– Так вы уверены, что мне на Западе надо будет лавировать, приспосабливаться?

– Еще как! Не забывайте, вы же русский. А русская литература – за исключением старой классики – идет там только в политической рубрике. Такова мода. И вам так или иначе придется выбирать, к какому клану примкнуть.

– Ну а если я не примкну ни к какому?

– Произойдет самое худшее – на вас ополчатся все. Решительно все! И вы очутитесь как бы в пустыне…

– У вас, очевидно, неважные воспоминания остались от прошлого? – спросил я тихонько.

– Да, в основном неважные, – усмехнулся он. – Я говорю на основании личного опыта, причем опыта сугубо эмигрантского… А он, как правило, грустный. Но впрочем, кто знает? Может, у вас все получится иначе? Может, вам больше повезет? В конце концов, на Западе есть свои положительные стороны. И прятаться вот так, как мы сейчас, там уже не придется…

Роковой приказ, которого со страхом ждала вся Сибирь, так, в общем-то, и не был отдан! «Охота за ведьмами», по счастью, не началась… Поднявшаяся было паника схлынула, улеглась. И когда я в 1958 году приехал в Москву, там было уже все тихо, спокойно. И помаленьку история эта начала забываться.

Но искушать судьбу я больше уже не стал. И в Москве осел теперь крепко. И потянулись годы столичной моей жизни. Я служил в различных редакциях, успешно печатался, каждые два года выпуская по новой книжке. Вступил в Союз писателей. И был затем занесен в литературную энциклопедию. И все вроде бы складывалось благополучно. Однако о том, что произошло со мной в Сибири после Всесоюзного