Стоп-кадр. Легенды советского кино - Николай Ирин

суть его творческого метода: главный герой берет в руки гармонь и запевает «Ой, мороз, мороз», удивленный персонаж Высоцкого поворачивает голову в сторону новоявленного певца, тот поворачивается в ответ, и последующая экранная минута непременно приведет искушенного зрителя в восторг. Тот, безусловно, оценит лукавый прищур музыкально одаренного старшины, его внезапную улыбочку, демонстрирующую то ли ситуативное довольство собой, то ли полнейшее осознание собственных возможностей. Артист потрясающе убедителен на рубеже двух граничащих между собой школ – «переживания» и «представления», демонстрирует психоэмоциональные черты и своего героя, и самого себя.

Задирая голос до труднодоступных нот, старшина как бы дает понять брутальным мужикам с лесосплава, которые пока что явно не считают его себе ровней: «Не судите по внешности, вы еще не знаете, с кем связались, то ли еще будет». Особенно примечательно то, как актер работает со штампами, жонглирует «приемчиками» и при этом нисколько не выпадает из реалистической конструкции, наоборот, расширяет художественный образ специальными – не по Станиславскому – средствами. Вот это и есть «Таганка» – отчаянное формотворчество, азартный художественный эксперимент. И в то же время – оперетта, которую артист осваивал на учебных площадках ГИТИСа, жанр, основанный на жестко закрепленных за исполнителями амплуа: герой-любовник, простак, резонер, комик…

Выйти за пределы изначально обусловленного набора сценических качеств тут, казалось бы, решительно невозможно, но такое, внушенное авторитетными педагогами, табу как раз и служило для актера дополнительным, мощнейшим раздражителем.

В этом плане показательно воспоминание Никиты Высоцкого, которого Валерий Сергеевич едва ли не нянчил. В начале 1990-х Золотухин взялся играть Павла I в постановке Центрального театра Советской Армии. Главная проблема состояла в том, что в спектакле по пьесе Мережковского предстояло блистать Олегу Борисову, чей авторитет в театральном мире был непререкаем, однако тот сначала выбыл по состоянию здоровья, а вскоре ушел из жизни. Коллеги единодушно отговаривали «дублера» от заочного состязания с гением, но Золотухин благополучно внедрился в спектакль и, как всегда, привнес свой рисунок роли. Никита Высоцкий комментирует: «У него не то чтобы мотивация «я заиграю Борисова», нет. Но – «если это невозможно, то я сделаю!».

Вся его творческая биография суть непрестанное освоение новых сфер применения собственных сил. На рубеже 60–70-х, пресытившись образами простаков и получив приглашение в фильм-экранизацию горьковской пьесы «Яков Богомолов», он воодушевился: мол, теперь-то уж точно поменяю профиль, перейду в исполнители «интеллигентного репертуара», туда, где у всех на виду Смоктуновский, Баталов… Параллельно пробовался в Киеве на Бумбараша и, уверившись в том, что Яков Богомолов у него в кармане, отнесся к роли очередного простеца наплевательски, чуть ли не сознательно завалил пробы.

Судьба тем не менее все расставила по местам: в картину по Горькому (ее потом назвали «Преждевременный человек») взяли другого, а Золотухину, чтобы не пропадал летний съемочный период, пришлось напрашиваться на повторный кастинг в «Бумбараш». Новый вариант убедил всех. К тому же композитор Владимир Дашкевич, некогда поразившийся музыкальным способностям актера, обеими руками голосовал за хорошего вокалиста. После «Бумбараша» широко известный в узких кругах Валерий Золотухин проснулся, по сути, народным артистом.

Тот же Дашкевич рассказывал, что исполнителю заглавной роли не было ни минуты покоя даже на этой комфортной для него съемочной площадке. Например, песню «Ходят кони» должен был исполнять другой артист с «Таганки», игравший Гаврилу Юрий Смирнов: хотели таким образом слегка «очеловечить» злодея. Но Валерий Сергеевич, как только услышал композицию, решительно заявил: «Эту песню буду петь я!» Настоял на своем и спел с душою, мастерски.

В театре и артистической среде в целом к нему относились настороженно. В своем подробном дневнике Золотухин оставил 1 ноября 1968-го удивительно откровенную запись: «Последнее время особенно часто я слышу от людей самых разных, но так или иначе знакомых с нашей кухней театральной, что я «хитрый», «мудрый», «кулак», «дипломат» и т. д., то есть все те слова, которые связаны с позицией жизненной – и волки сыты, и овцы целы. Люди говорят это с разными оттенками, некоторые с завистью, другие вроде бы даже с усмешкой, с презрением… И ясно всем, как Божий день, что Золотухину при любом режиме будет хорошо, он все равно устроится, договорится, он со всеми найдет общий язык и всем будет улыбаться. Наверняка многие считают меня двуличным, скользким типом… То есть и я состою в списке и числе людей неискренних, приспособленцев, людей знающих и, главное, умеющих жить… Ронинсон особенно часто поднимает в моем присутствии этот вопрос: «О… Золотухин – это опасный человек. С ним лучше не ссориться… Это человек себе на уме… Это кулак-кулачок сибирский… Улыбается сладко, а уколет – не вылечишь».

Для человека из иной среды читать подобные откровения – дело необычное. Оказывается, значительная часть энергии актеров уходит на внехудожественные проблемы, как то: поддержание статуса, психологическое айкидо, отслеживание реакций коллег с последующим анализом, козни и групповщина, вытеснение и приманивание. «Сибирский кулак-кулачок», судя по всему, оказался не лыком шит и сдаваться на милость столичных львов и львиц вовсе не собирался, хотя наедине с собой мучительно рефлексировал: «Мне обидно это слышать и знать, что люди так считают, хотя, в общем, я действительно согласен, что мудрость в моем общении с людьми присутствует, и я не буду вести себя иначе».

То есть собрал факты, проанализировал, дал небольшую эмоциональную слабину, но, приняв информацию к сведению, этот волевой человек с лицом вечного юноши еще больше укрепился в собственной правде – «Я не буду вести себя иначе».

«Мальчишка из деревни, без денег и манер» воспротивился, не сдался, не стал терпеть пинки и зуботычины от тех, кто считал себя умнее, талантливее, «благороднее».

Базовая черта его психики превращает Золотухина в человека, всем нам крайне необходимого и даже – что в какой-то мере парадоксально – в пример для подражания. То же самое, надо полагать, имела в виду актриса Екатерина Васильева, когда сказала: «Внешне кажется, что Валера неправильно себя ведет, но почему-то мне нравится то, что он делает».

Пока хватало сил, Золотухин жил на полную катушку, словно пробуя себя на излом, а жизнь – испытывая на податливость. Скандально-откровенные дневники – своего рода способ познания себя посредством наблюдения над внешним миром, часто откровенно враждебным. Впрочем, коллега по «Таганке» Алла Демидова уверена: «Он писал не для фиксации фактов, а для разбега руки». Возможно, Алла Сергеевна права, ведь именно так – через сцепление слов и фраз, образов и отражений – мыслит истинный творец-художник.

Его отец, председатель колхоза, рушил церкви. Сын восстанавливал храм Божий в родном алтайском селе. Еще в далекие 1960-е регулярно появлялись на страницах