Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. Велимира Хлебникова. Выпуск второй - Альманах Российский колокол

показалось, что он решил свести с ума обидчиков семьи. Но это был знак для дяди Саши. Он умер двадцать седьмого января, спустя пять месяцев после смерти нашего Сережи. Помню, он все говорил, что это мистика прям. Все указывало на то, что в их семье будет горе. Даже венок их подхватил ветер, безжалостно бросая на землю. Мама тогда сказала, что долго они жить не будут, и так оно и вышло. А сейчас вернёмся назад.

Возле гроба стоял медвежонок с чёрными глазами. Игрушка пела совсем другую песню, не ту, которая была записана у нее в устройстве. Эта песня была грустной и печальной. В ней было ясно только одно. Он навсегда останется маленьким и больше не вырастет.

Ближе к обеду приехал папа и все это время просидел на корточках рядом с бригадиром, а наша бабушка сразу забежала в дом. Она чего-то очень испугалась, правда, не ясно чего. А белый мишка стал петь без остановки, словно хотел ее свести с ума. Помню, выскочила она на улицу в слезах, начав кричать, что мишка опять поёт. Из-за этого все боялись войти в дом, одни мы с тетей Риммой сидели у гроба.

Когда мы решали, докуда нам нести малыша, она вмешивалась с желанием, чтобы мы сразу погрузили ребёнка в «уазик», отвезли и швырнули в могилу. Но все было как положено. На улице готовили траурную процессию, а в доме очень громко запел мишка, и мы пошли вслед за гробом. Я взялась за дрожащую папину руку. Глаза его наполнялись слезами от горечи потери, а я не знала, что делать дальше.

Гроб нашего ангелочка вынесли на дорогу, поставив на асфальт. Люди сбегались к нему, словно муравьи, а двое мужчин с папиной работы поднесли крышку гроба. Дедушка шёл впереди и встал возле гроба, где стояли все. Бригадир взял крест, а женщины – веночки, все встали в ряд, а Стас взял икону, которая появилась из ниоткуда, и встал первый, как велят традиции казаков, и мы пошли в путь. Люди что-то галдели, словно стая галок, из-за чего кружилась голова. Дядя Саша дал мне вафельное полотенце, но я велела отдать его дедушке. Хоть в этом, спасибо, он не отказал и взял его своими иссохшими руками. Солнышко светило все ярче и ярче, а мы провожали ангелочка в последний путь, следуя за траурной процессией. Это был неизбежный конец всех людей на свете – смерть. Человек уже родился, чтобы умереть.

Дорога до кладбища казалась самой убийственной на всем белом свете. Время словно замерло, а пески времени застряли где-то далеко в дюнах. Выезжая на бетонную дорогу, я увидела могилу Крестьянского Евгения. Женя всегда меня зазывал к себе, словно хотел что-то сказать. К сожалению, мы не всегда разбираем сигналы с того света. Теперь я понимаю, что он хотел предупредить, что в его семье погибнет в автокатастрофе Игорь Богданович, муж его сестры. Он погибнет двадцать второго августа 2017 года в реанимации, травмы были очень тяжелыми. Увы, но и Женя погиб так же, только на свой собственный день рождения.

Вдруг автомобиль остановился. В моих жилах застыла кровь, и страх сковал моё тело, бросая меня то в жар, то в холод. Увы, но это ощущение никак не могла изменить горечь правды. Была только одна правда. В небесном гробу лежал мой самый любимый брат. Мы отправляли его в загробный мир, где ждала лишь неизвестность. Правда, меня все успокаивали тем, что он теперь стал ангелом, но один бог знает, кем он будет. Пока я занималась раздачей платочков, не заметила, как папе стало очень плохо. Его вели его коллеги, а он чуть не падал. Я хотела вызвать скорую, но он сказал, что не нужно. Конечно, его можно понять и даже слова не сказать против. Ведь этот ребёнок был его кровью и плотью и он умер в этой самой скорой, которая ездит на вызовы в ужасном состоянии.

Гроб нашего малыша поставили на две скамьи, чтобы мы попрощались с ним в последний раз. Папа присел у его изголовья и дрожащими руками гладил блестящие белые волосы сына, а из уст понеслись ужасные слова:

– Посажу Козлову и тех, кто повинен в его смерти! Они не уйдут от суда! – Папа все рыдал на сыном, а бабушка и дедушка пытались накрыть его руки вместе с Сережей, как дядя Саша освободил лицо нашего мальчика.

Вот и пришла моя очередь прощаться с моим солнышком. Неожиданно мои ноги затряслись, руки посинели, а слёзы градом посыпались из глаз. Я забрала иконку, поцеловала своего брата в лобик и потерялась. Ничего не помню, но знаю, что выгнала бабушку и дедушку с растяпой Виктором с кладбища, обнимая ледяное тело своего брата. Вдруг кто-то забрал меня и прижал к себе, и я услышала стук молотка. Я поняла, что это закрывают крышку гроба, и закричала не своим голосом. От этой боли я написала стих еще там, на кладбище, в своем сердце, он был такой:

Под мои крики крышку гроба закрывают,

А слёзы льются все сильней.

Смотрю на всех, кто тебя провожает,

И не могу поверить, что это не сон.

Я все кричу, стучу руками,

Хочу во след с тобой уйти.

Но кто-то держит мое запястье

И не даёт с тобой уйти.

Я весь мир уж проклинала,

А месть затмила мне глаза.

Уничтожить тех, кто убил тебя!

Мне душу вырвали в тот вечер,

Когда дождь бил по моему лицу.

Я помню то, как я с тобой лежала,

В последний раз прижимая тебя к груди.

Ты словно лёд, охладело твоё тело,

А душа взлетела в небеса.

Только я теперь другою стала

Без человеческого тепла.

После этого стихотворения было написано очень много таких строк, но это стучало в такт с молотком, которым забивали гвозди в гроб.

Наши покидали кладбище и проклинали меня. После похорон мы приехали в ледяной дом и увидели, что он весь перевёрнут. Тот, кто лазил, знал, где что лежит. Видимо, искали деньги, но не смогли найти, так как я их спрятала в старые тапочки. Мы обнаружили позже, что пропала моя тетрадь с рукописью, и мы все поняли, что этими ворами были наши бабушка и дедушка. Они обчистили погреб, забрав почти все продукты, оставляя детей без куска