Кино после Сталина - Павел Константинович Финн

Москву. После долгих согласований он устраивается на «Мосфильм»… младшим инженером. Однако через три года его снова посылают в Берлин, в «Совэкспортфильм». По возвращении в Москву работает в Главном управлении по производству фильмов Министерства культуры СССР.

Сергей Герасимов и Владимир Познер

1960-е

[Из открытых источников]

Надо полагать, перепады его карьерного роста в советском кино зависели от отношений с кураторами в «конторе», где после смерти Сталина менялись начальники и настроения.

«Впрочем, папа никогда прямо не говорил о контактах с КГБ, – пишет сын в книге, – я обо всем догадался много позже, когда стал задумываться, почему реэмигранта, приехавшего из Америки, отправили в загранкомандировку в Берлин, а потом предложили в Москве хорошую должность»…

Вот такой человек встретился с Чухраем на троллейбусной остановке.

«Владимир Александрович Познер долго работал за границей и прекрасно знал как рыночную, так и нашу, социалистическую, экономику. Поступал и думал он совершенно не так, как следовало, по мнению экономистов Госкино <…> У Ромма я научился неравнодушию к вопросам производства. У Познера – пониманию проблем экономики. Сначала я был его благодарным слушателем и учеником, потом единомышленником, потом соратником в поиске выхода из кризиса» (Григорий Чухрай)[72].

Очень скоро они поняли – их объединяет глубокое беспокойство тем кризисом, который, по их убеждению, существует в советском кинематографе. В экономике, планировании, производстве, в инновационных идеях и принципах.

«Владимир Александрович положил перед собой чистые листы бумаги, поделил их вертикальной линией пополам и стал записывать на левой стороне листа – проблему, на правой – кто заинтересован и в чем. Проанализировав эти записи, мы пришли к заключению, что все дело в отсутствии заинтересованности» (Григорий Чухрай)[73].

Они сразу сошлись на том, что «двигателем прогресса» должна быть личная заинтересованность. Ведь одна из самых острых проблем отечественного кино – отсутствие материального стимула творческой группы к зрительскому успеху фильма. Существуй этот самый стимул, наверняка, повысится художественный уровень выпускаемых фильмов.

Идея, конечно, довольно необычная в рамках советской плановой экономики, но, как оказалось, перспективная.

Наш «Дом творчества» в подмосковном Болшево – увы, уже давно бывший – это главный корпус, где проживающие кинематографисты осуществляли творческую деятельность, ели, пили, спали, играли на бильярде, смотрели фильмы в кинозале, играли в преферанс и трепались в столовой.

Еще на территории стояли три коттеджа – разноцветные финские домики. Три комнаты, разделенные звукопроницаемыми стенками, маленький холл с телевизором и холодильником, туалет и душевая.

В один из моих приездов меня поселили в «зеленом», что ближе к речке. Я оказался там не один. Соседом – за стенкой – был Григорий Чухрай.

К появлению моему он отнесся без интереса, мы только здоровались. Я не подумал объяснять это разностью возраста и положений. В нем не было и тени чванства и высокомерия, с которыми приходилось сталкиваться по молодости лет.

Не до меня, готовится к новому фильму, догадывался я, возможно, работает над режиссерским сценарием. А сам я только что отправил на «Ленфильм» новый сценарий, ждал решения, волновался, томился и старался меньше бывать в коттедже, чтобы не мозолить глаза великому режиссеру.

До сих пор жалею, что постеснялся тогда признаться – его «Сорок первому» я во многом обязан решением поступить во ВГИК.

И вот чуть ли не с первых дней соседства, тихо возвращаясь вечером в коттедж, чтобы лечь в кровать с книгой, я стал слышать нечто странное за стеной. Чухрай говорил с кем-то. Предположить, что этот кто-то незамеченно для меня поселился рядом с ним, я не мог. Только что я видел через полуоткрытую дверь – он в комнате один, за письменным столом.

Все выяснилось довольно скоро. В одно утро он отправился в душ, дверь к себе оставил открытой. И я, не в силах побороть преступное любопытство, заглянул в комнату. И увидел его собеседника.

На столе лежал диктофон.

Нет, не соображения и находки для режиссуры какого-то нового фильма доверял он ему. Изучив фильмографию, я понял, что именно тогда он уже несколько лет находился в добровольном и вполне осознанном простое.

Что же тогда?

Может быть, он набрасывал заметки для своей будущей книги воспоминаний и размышлений, которую назовет «Мое кино»?

Хочется думать, что это так. Хочется вообразить, будто тот негромкий, но какой-то возбужденный и доверительный голос, к которому много лет назад я прислушивался через стенку, говорил то, что сейчас я читаю в его книге. И как раз о том, что в этой главе.

Пишу и чувствую, сколько ума, опыта, расчета, смелости, темперамента и вдохновения было во всем том, что предприняли тогда эти два глубоко неравнодушных человека, чтобы осуществить свой эксперимент.

Чухрай «был как бы придуман, сочинен для эпохи хрущевской оттепели: внешность, биография, характер, – писал драматург Анатолий Гребнев. – Все лучшее, что было в том времени надежд, упований, заблуждений, весь пыл и искренность – все было в нем. Фронтовая юность, голодное студенчество. Наконец, успех, слава, дерзновенные проекты»[74].

III Московский международный кинофестиваль. Федерико Феллини, Джульетта Мазина, Сергей Герасимов, Тамара Макарова – встреча в аэропорту

1963

[ГЦМК]

А вот что о его друге и «подельнике» пишет его сын, Познер-младший: «Всю жизнь он занимался производственными… проблемами кино. Он был чрезвычайно знающий, умный и обаятельный человек. Те, кто работал с моим отцом, души в нем не чаяли… Смелый, с огромным чувством собственного достоинства…» [75]

«Мы осознавали степень риска, на который идем. Мы подали свой проект в Госкино. Его изучали несколько месяцев. Наконец, я решил просить аудиенции Алексея Николаевича Косыгина…» (Григорий Чухрай)[76].

Легко сказать – «попросил аудиенции»! Даже при том положении, которое тогда занимал Чухрай, уже знаменитый, дистанция между ним и Председателем Совета министров была значительна.

«Некоторые историки и экономисты утверждают, что этот человек по эффективности проведенных им реформ превзошел царского министра Петра Столыпина. Его называли любимцем Иосифа Сталина, серым кардиналом, но при этом самым профессиональным и эффективным главой советского правительства. Он сочетал в себе гибкость и умение занять принципиальную, однозначную позицию. Эти свойства помогали ему успешно отстаивать то, что он считал верным»[77].

Дистанция Чухрая, судя по всему, не смущала.

Характер, воспитанный войной. Он всегда шел в атаку. И когда в 1949 году заступался за «космополита» Юткевича, и когда в 1962 году на встрече интеллигенции с Хрущевым спас от ликвидации еще не