Кино после Сталина - Павел Константинович Финн

Мы – конечно, кроме Гены – смущены, зажаты. Марлен – настоящий тбилисец – так искренне и весело рад, словно знал заранее, что мы появимся и примем участие в вечернем дружеском застолье.

III Московский международный кинофестиваль. Режиссеры Марлен Хуциев и Федерико Феллини

1963

[ГЦМК]

В туманной памяти – комната, стол, наверняка, бутылка вина, какая-то закуска. И красивый человек с гитарой во главе стола. Он поет и свистит.

Пройдет несколько лет, и так же замечательно он будет свистеть уже не за столом, а на экране. Старший лейтенант Петр Тодоровский в роли старшего лейтенанта Владимира Яковенко. В одной из самых лучших картин Хуциева «Был месяц май».

Когда Федерико Феллини приехал в СССР с картиной «Восемь с половиной», первое, о чем он попросил – о встрече с Хуциевым.

«Феллини. Сразу по приезде я выразил желание побеседовать с господином Хуциевым, и не только потому, что много слышал о его прежних работах. Дело в том, что одна сюжетная подробность вашей новой картины чрезвычайно заинтересовала меня. Насколько я понял, герой вашего фильма в мыслях своих встречается с покойным отцом, чтобы спросить, как следует жить. У меня в “8 1/2” тоже есть такой эпизод… Вот почему меня радует такое совпадение мотивов. Мне кажется, оно не может быть случайным»[69].

Выход картины Данелии и Шпаликова обогнал выход картины Хуциева и Шпаликова. После очередной скандальной встречи с художественной интеллигенцией, где на «Заставу» обрушился Хрущев. В своей оценке одной из символических сцен он совершенно разошелся с Федерико Феллини.

«Серьезные принципиальные возражения вызывает эпизод встречи героя с тенью своего отца, погибшего на войне. На вопрос сына о том, как жить, тень отца в свою очередь спрашивает сына – а сколько тебе лет? И когда сын отвечает, что ему двадцать три года, отец сообщает – а мне двадцать один… и исчезает. И вы хотите, чтобы мы поверили в правдивость такого эпизода? Никто не поверит!.. Можно ли представить себе, чтобы отец не ответил на вопрос сына и не помог ему советом, как найти правильный путь в жизни? А сделано так неспроста…» [70]

Ну, ровным счетом ничего не понял Никита Сергеевич в этом искреннем и проникновенном обращении двух художников к молодому поколению, решающему, как жить уже после того самого ХХ съезда, где тот же самый Хрущев произнес свою знаменитую речь.

Начальники нижних уровней, всегда готовые к любому повороту центральной воли и прихоти, немедленно подхватили основные «тезисы» Начальника.

Студия им. Горького, волей, а скорее – неволей, соглашаясь с проработкой, с безвкусными требованиями и поправками, все-таки как могла пыталась спасти свою «производственную единицу». Сергей Герасимов, главный спаситель фильма, конечно, исходил из других соображений – художественных.

Наконец, Шпаликову и Хуциеву была дана возможность вносить изменения, не выходя за пределы стиля и художественной целостности их любимой работы.

Еще до всех неприятностей – в начале работы – идея позвать для эпизода «Вечеринка» в основном не профессиональных актеров, а из реальной жизни выхваченных молодых людей принадлежала Хуциеву. Потом он предложил Шпаликову собрать еще и его друзей. Гена с восторгом согласился.

Вот так я и попал неожиданно на затянувшуюся на месяц съемку. Потом оказалось, что вместе с картиной попал в историю. Не только в Историю нашего кино – в Историю нашей страны.

Не будь Хрущева с его попыткой выбраться из-под Сталина, не было бы этого кино, заговорившего с экрана о том, о чем раньше и подумать было страшно. Но не будь Хрущева, самодура с башмаком в руке, не было бы всех издевательств, совершенно незаслуженно постигших картину.

Эпизод, в котором мы, по утверждению Хрущева, «пили недопитое», снимался весной. В конце августа, месяца через три, нас вдруг позвали на студию. Одели в солдатские шинели, разместили в новой декорации, изображавшей блиндаж. С нами там же и трех героев, трех «рабочих парней» – Валю Попова, Колю Губенко и Славу Любшина.

Этим новым эпизодом картина должна была показать всем критикам, снизу доверху, что те, с вечеринки, никакая не золотая беспринципная молодежь, а настоящие советские ребята, как и те, кто сражался в сорок первом.

Чье это было изобретение – сценариста или режиссера, не знаю. Думаю, что может быть, скорее Шпаликова, бывшего суворовца, родом из военной семьи, всегда трепетно относившегося ко всему с Отечественной войной связанному.

В этой картине совершенно явно то, что идет от Хуциева, и что – от Шпаликова. Он был прежде всего романтик, а не конформист.

Культ мужской дружбы, верных и простых – «солдатских» – отношений, неприятие никакого, даже оправдываемого предательства. Всем делиться, ничего не скрывать и приходить на помощь по первому зову, откуда бы – из какой беды, из какого бы дна – он не донесся.

Тут было и влияние прошедшей войны, и влияние правды о 37-м годе, и влияние республиканских идей, Хемингуэй, Испания. Тут было то, что, если и не говорилось нами открыто – пафоса мы чурались – но постоянно ощущалось в духе наших компаний. То, что переживалось и пелось. Особенно тогда, когда в нашу жизнь пришел Окуджава.

Геннадий Шпаликов и Марлен Хуциев во время съемок фильма «Мне двадцать лет» («Застава Ильича»)

1-я половина 1960-х

[ГЦМК]

Тогда пока еще, могу сказать, не стесняясь, мы были последним оплотом романтизма. А он тем и отличается, что желаемое превращает в действительное – хотя бы ненадолго, хотя бы на время одного застолья, одного объятия, одного стихотворения.

Вспоминаю один такой – уже не из кино – эпизод. В связи с той, ради спасения картины, досъемкой…

Снимались мы в этом блиндаже дня два. В один из них был день рождения Коли Губенко. И вот в перерыве мы, все как были в шинелях, и с радостью примкнувший к нам Шпаликов без шинели, вышли из студии. Поздравлять Колю.

Сели на бордюр, постелили газетку, поставили на нее поллитру, положили для скромной закуски хлеб и нарезанную колбасу. Любительскую или докторскую?

Напротив ВДНХ. Тогда там не было все застроено, как ныне, а был такой большой асфальтированный плац, на котором иногда занимались строевой подготовкой солдатики из какой-то ближайшей военной части.