Сокровенный храм - Морис Метерлинк

произведения искусства, близкие лишь нам одним; ибо никакое чуждое творение искусства не сумело бы сравниться с поступком, который мы свершили, поцелуем, который мы получили, красотою, которую мы прочувствовали, страданьем, которое мы испытали, тоскою, которая сжала наше сердце, любовью, которая осыпала нас улыбками или слезами. Наше прошлое – это мы сами, то, что мы есть, и чем сделаемся, и никто не сумел бы разгадать в той неведомой сфере, где мы действуем, – никто, от самого счастливого до самого несчастного, – насколько он потерял бы, заменив чужим следом тот, который суждено ему было оставить в жизни. Наше прошлое, – это наша тайна, обнародованная устами времени, это наиболее таинственный образ нашего существа, захваченный врасплох и сохраненный временем. Образ этот жив; малейший пустяк искажает его или украшает; он может еще просветлеть или затуманиться, смеяться или плакать, выражать ненависть или любовь, но его всегда можно отличить среди мириады окружающих его образов. Он изображает нас в прошлом так же, как наши стремления и надежды изображают нас в будущем; оба эти образа соединяются, чтобы показать нам самим, что мы такое.

Не факты прошлого достойны зависти, а та духовная ткань, которой обволакивает мудреца воспоминание о минувших днях. Ткань эта, соткана ли она в печали или в радости, извлечена ли из обилия или скудости событий, может быть равно драгоценна; и, глядя на блеск, которым наделяет он владеющую ею жизнь, затруднишься сказать, где были найдены украшающие ее звезды и драгоценные камни, – в жалком ли, скудном очаге лачужки, или на ступенях дворца.

Не существует пустого или бедного прошлого, не существует ничтожных событий; есть только события, дурно понятия. Если действительно с вами ничего не случалось, то это было бы самой необыкновенною вещью, которая только могла произойти, и вы могли бы извлечь из этого не менее необыкновенное поучение. На самом деле, те же факты, те же страсти, те же возможности и случайности почти одинаковым ожидают и подстерегают большинство людей. Разнятся обстоятельства и их блеск, но гораздо менее, чем внутренние реакции; таким образом малейшее, не законченное событие, попав в разум или сердце на плодоносную почву, легко достигает высоты и нравственных размеров случая аналогичного, который на другом жизненном поприще мог бы потрясти целый народ.

Тому, кто увидел бы перед собою различные прошлые целого человеческого общества, было бы очень трудно указать, которое из них желал бы он прожить, особенно если бы он не постигал в то же время моральных последствий всех этих отдельных, разбросанных фактов. Быть может он жестоко бы ошибся, избрав существование, изобилующее, подобно громадным алмазам, счастливыми событиями и несравненными триумфами, между тем, как его взгляд скользнул бы равнодушно мимо другого, на вид бедного, но тем не менее богатого отрадными волнениями и высокими, искупительными мыслями, которые делают его счастливейшим из всех, но не бросаются в глаза. Ибо мы прекрасно знаем, что достаточно одной мысли для того, чтобы перевернуть так же сильно, как это сделала бы великая победа или великое поражение, все то, что дала нам судьба, и что она нам готовить. Она не шумит, не стронет с места камешка на видимой нам призрачной дороге, но спокойно воздвигает несокрушимую пирамиду на повороте более реального пути, по которому идет наша тайная жизнь, – и вдруг все, что случается, включая сюда небесные и земные явления, принимает новое направление.

Важнейшим в жизни Зигфрида является не тот момент, когда он кует себе чудесный меч или убивает дракона и принуждает богов уступить ему место, даже и не та минута ослепления, когда он обретает любовь на горе, окруженной пламенем, но тот краткий миг, вырванный у вечных велений судьбы, – маленький ребяческий жест, когда, приблизив по нечаянности к губам одну из рук, обагренных кровью его таинственной жертвы, он чувствует, что глаза его и уши отверзлись; он понимает скрытый язык всего окружающего, открывает измену Карлика, олицетворяющего злые силы, и внезапно научается сделать то, что ему должно свершить.

Счастье

I

Жили были некогда два брата, говорит старая сербская сказка. Один был деятелен и несчастлив, другой ленив и награжден всеми благами жизни.

Несчастливый брат повстречал как-то раз прекрасную молодую девушку, которая пасла овец и пряла золотые нитки. – «Чьи это овцы?» спрашивает он. – «Они принадлежали человеку, которому принадлежу и я». – «А кому же ты принадлежишь?» – «Твоему брату, – я его счастье.» – «А где же мое счастье?» – «Далеко от тебя». – «Могу ли я найти его?» – «Да, если поищешь».

Он отправляется таким образом на поиски за своим счастьем. Раз вечером, в большом лесу он видит спящую под деревом бедную старуху с седыми волосами. Он будит ее и спрашивает, кто она такая? – «Ты не знаешь меня?» отвечает та. – «Правда, ты никогда не видал меня: я твое счастье.» – «Кто же это дал мне такое жалкое счастье?» – «Судьба». – «Могу я отыскать Судьбу?» – «Может быть, если постараешься поискать».

Он идет дальше на поиски Судьбы. После долгого пути ему наконец указывают ее. Она живет среди роскоши громадного дворца; но день ото дня богатства ее уменьшаются, а двери, окна и стены ее жилища сжимаются.

Она объясняет ему, что переходит попеременно от нищеты к довольству; положение, в котором она находится в известную минуту, имеет влияние на будущее всех детей, рождающихся в эту минуту. – «Вы родились», прибавляет она, «в час, когда богатство мое шло на убыль, отсюда и все ваши несчастья». – Она советует ему, чтобы умилостивить и обмануть свою неудачу, заменить свое счастье счастьем своей племянницы Милицы, которая родилась в течение благоприятного периода. Чтобы совершить эту замену, достаточно взять к себе эту племянницу и объявлять каждому спрашивающему, что все имущество принадлежит Милице.

Он следует этому совету, и его дела меняются к лучшему. Стада его жиреют и плодятся, деревья ломятся под тяжестью плодов, ему достаются непредвиденные наследства, его земли покрываются чудесными жатвами. Но раз утром, когда, застывший в одном положении от счастья, он любуется на великолепное хлебное поле, чужеземец спрашивает у него мимоходом, кому принадлежать роскошные колосья, качающиеся от ветра и обрызганные росой, вдвое более высоте и тяжелые, чем колосья соседских полей, и, забывшись, он отвечает: – «Они мои». – В ту же минуту огонь показывается на другом конце поля и начинает свое дело опустошения. Он вспоминает тогда о совете, которым пренебрег, бежит за